Вступление     1     2     3     4     5     6     7         Обсуждение теории СЛМ

IV Биоэнергетическая экономика.

  1. Экономическая макромодель.
  2. Спрос разнотипных потребителей.
  3. Проверка кризисной практикой.
  4. «Производительность труда».
  5. Реальный рост современной «производительности труда».
  6. Перспектива тотальной механизации.
  7. Открытая глобальная экономика.
  8. «Горькая теорема».
  9. Невидимая рука рынка.
  10. Три модели хомо-сапиенса.
  11. О стыковке микро - и макротеорий.
  12. Проверка кризисом.
  13. Кризис в новой макромодели.
  14. Негативный эффект оборота псевдоблаг и кризисный вклад глобализации.
  15. Кризисный прогноз.
  16. Финансовый сектор экономики.
  17. Диапазон денежной мотивации.
  18. Информационные деньги – свои и чужие.
  19. Связь формы денег с общественной формацией.
  20. Капиталистические будни российского рубля.
  21. Кто и как потребляет общественные блага.
  22. Чистота общественных благ.
  23. Альтернатива потреблению общественных благ.

     

    ЦЕЛИ ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗДЕЛА.

               
                Как минимум, есть два веских основания подробно рассмотреть и теоретически описать/смоделировать срез «общественной материи», анализ которого принято относить к компетенции «учёных экономистов».
                Во-первых, экономическая теория лежит в основе идеологии буржуазно-номенклатурной деспотии. Выполняя пропагандистский заказ двух господствующих классов, сначала – буржуазного, активно противостоящего коммунистической идеологии, а потом – буржуазно-номенклатурного, пытающегося скрыть своё паразитическое господство, творцам классической экономической теории (сокращённо - КЭТ) пришлось пожертвовать логикой и истиной в пользу псевдонаучной, шарлатанской демагогии, наиболее подходящей для массового зомбирования. Ликвидация деспотии, переход к устойчивой демократии – невозможна без смены идеологии, включая, разумеется, и её экономическую составляющую.
                Во-вторых, изложенное в предыдущих разделах обоснование перспективной формации (народно-буржуазной демократии) экономических аспектов практически не касалось. Но любой национальный проект будущего демократического общества обязательно должен включать пакет экономических реформ. Производственно-потребитальская сфера современного развитого капиталистического общества находится далеко не лучшей форме, а демократические режим лишь создаёт необходимые условия для её нормализации, но - не достаточные. Поправить эту сферу невозможно без научной картины происходящего в ней, без реализации основанных на адекватной теории системных преобразований.
                Доминирующие сегодня версии экономической теории таким основанием служить не могут, в силу своей уже упомянутой несостоятельности. Критический разбор этих версий, даже самый детальный, также будет непригоден для проектирования здоровой системы экономических отношений, поскольку соберёт, в основном, утверждения отрицательные. А для проекта, претендующего на успешную реализацию, требуются утверждения положительные. Именно их мы ниже и попытаемся сформулировать исходя из биоэнергетической трактовки жизнедеятельности человека и производных от неё моделей.
                Для доходчивости изложения экономического раздела теории СЛМ будем двигаться от противного. Отталкиваясь от ключевых постулатов классической экономической теории (далее, для лаконичности – «КЭТ»), будем последовательно заменять ложные утверждения на правильные постулаты и выводы, идя от общего к частному (по направлению роста детализации используемых понятий и моделей). Начать придётся с самых общих и базовых положений, поскольку современная система экономических знаний неадекватна уже на уровне фундамента.

     

    1. Экономическая макромодель.

                Начнём с определения/уточнения наиболее обобщённых понятий, составляющих логический скелет создаваемой экономической макромодели. Теория СЛМ рассматривает жизнедеятельность любого человеческого массива (начиная с отдельного индивидуума и заканчивая ноосферой в целом) как оборот биоэнергии, охватывающий множемтво элементов/объектов/стадий, на которых она создаётся, преобразуется, расходуется - находясь на самых разнообразных носителях, в том числе и на объектах, традиционно относимых к категории благ\товаров. По логике этого оборота, госпроизводители общественных благ, вроде полиции или армии, мало чем отличаются от частных предприятий, производящих обычные рыночные потребительские товары (хотя по традиционным экономическим представлениям их различие принципиально).
                Соответственно, первостепенной областью экономического СЛМ-анализа будет та категории объектов (элементов общего оборота), которые своей деятельностью формируют основные процессы и состояния, относимые к категории экономических - производство, предложение спрос, товарообмен и пр. Очевидно, что в эту категорию, прежде всего, войдут сами люди.
                Ещё каких-то пару веков назад роль хомо-сапенсов в производстве была доминирующей, поэтому основоположники экономической теории имели веские основания прочие производственные факторы не учитывать. Например, в версии мироздания от Адама Смита производящим началом выступали люди, поделённые на работников и капиталистов, а также - земля. Соответственно, стоимость любой продукции, совместно создаваемой этой троицей, становилась результатом сложения трёх компонент - заработной платы (вклада работников), прибыли (вклада капиталиста) и ренты (вклада земли, дара природы).
                Д.Риккардо, а вслед за ним и К.Маркс - использовали другую модель, в которой фактор земли отсутствовал, а единственным производителем благ выступал работник. Его труд, соответственно, становился единственной субстанцией стоимости. Даже источником ренты (вкладом земли) по Риккардо-Марксу являлась не особая щедрость природы, а тот же человеческий труд, только прилагаемый к земле.
                Хотя уже к середине 20-го века вклад техники/инструментов в процесс производства развитых стран стал более чем заметным, явно перевешивающим вклад рабочей силы, игнорирующие её архаичные экономические модели благополучно дожили до наших дней. Например, новейшая «неокономика» от Григорьева-Хазина основывается на представлениях Риккардо-Маркса, несмотря на кардинальное изменение ситуации, вызванное научно-техническим прогрессом.
                Настоящая теория исправляет эту ошибку, включая в макромодель, в дополнение к людям, второй фактор – «машины» (трактуемые в широком смысле, вплоть до производственной и коммунальной инфраструктуры). Разумеется, земля с её минеральными и биоресурсами, домашние животные - никуда не делись, но их вклад в исследуемые процессы настоящей теорией определяется как второстепенный.
                Люди и машины включёны в общий биоэнергетический (экономический) оборот, где локальные максимумы эффективности достигаюся любым из субъектов за счёт кооперации (включения в систему) с другими участниками оборота. Естественный отбор подобных объединений идёт по критерию их устойчивости и максимума суммарной биоэнергии – чем и создаётся основной стимул к взаимодействию и специализации. Когда в жизнедеятельности хомо-сапиенсов преобладал ручной труд, данные процессы вполне адекватно отражались известным понятием «разделение труда». Когда же в производстве стали доминировать машины, работу которых назвать «трудом» как-то язык не поворачивается, представляется более уместным понятие «специализации» (как машин, так и обслуживающих их работников).
                То есть, в самом общем виде экономическая СЛМ-макромодель будет выглядеть как массив взаимосвязанных, взаимодействующих, специализированных - людей и машин. Согласованная работа достаточного числа этих «экономических квантов» есть необходимое условие функционирования всего экономического массива в целом (экономики общества и её макросубъектов). Чем выше уровень связанности (системности), тем больший процент нормально/эффективно работающих элементов будет необходим для эффективного функционирования системы в целом.
                Очевидным условием нормальной работы любого из элементов будет устойчивый входящий поток необходимой ему биоэнергии (для работников - жизненные блага и рабочая информация, для машин – сырьё, обслуживание, команды управления и пр.). Когда этот поток нарушается в критической массе элементов системно связанного массива (когда возникает локальный биоэнергетический дефицит), экономические макропропроцессы всего массива будут кардинально меняться, вне зависимости от специфики внутрисистемных связей (рыночных, директивно-плановых или каких иных).

     

    2. Спрос разнотипных потребителей.

                Сказав «А», придётся сказать и «Б». Определив машины равноправными объектами/участниками производства, логично признать за ними и способность к потреблению (к созданию спроса и предъявлению его). Машины же не из воздуха генерируют свой вклад в производимые блага/товары, а точно так же как и рабочая сила – только благодаря потреблению материальных и информационных ресурсов (биоэнергетических). Поскольку кроме мотивации (её наличия и отсутствия) никаких принципиальных различий между станками, роботами и людьми (в разрезе процесса преобразования входящей биоэнергии в получаемый продукт) не просматривается, в экономической СЛМ-макромодели к категории потребителей будут относиться все элементы биоэнергетического оборота, в том числе и любая работающая техника/оборудование.
                Это принципиальный момент. В КЭТ, напомним, потребителем является только человек, поскольку только он способен оплачивать приобретаемое/потребляемое благо. Теперь же потребителем, например, собачьего корма становится собака, а не её хозяин. Детское питание начинает потреблять младенец, а не его родители, ГСМ потребляет автомобиль, а не его владелец, услуги банковского сейфа потребляют бриллианты, и т.д. Сумма потребляемой биоэнергии (поступающей в каждый из элементов/субъектов экономики для поддержания их функционирования) будет соответствовать известному понятию «совокупное потребление». Производимую элементами «товарную» биоэнергию (получаемую от них) логично сопоставить с понятием совокупного предложениям/производства. Преобразование/создание биоэнергии, производимое элементами «люди», будем пресловутым «трудом», а аналогичная операция элементов «машины» будет далее называться «работой».
                Остановимся кратко только на двух следствиях новой трактовки потребления и спроса, представляющихся автору наиболее важными. Во-первых, она лишает всякого смысла практикуемое в КЭТ деление потребителей на два фундаментальных типа – на конечных (госучреждения и домохозяйства) и на потребителей промежуточных (все остальные, прежде всего - производители/предприятия). Обоснование простое - ведь государственные институты (бюрократия, полиция, армия и пр.) в процессе своего функционирования потребляют блага не просто так, а выпускают из них новый продукт – общественные и солидарные блага казённой выделки. И домохозяйства тоже потребляемые ими блага не проедают впустую, а превращают в новый товар, поставляемый на рынок – в рабочую силу и в ряд общественных благ, производимые децентрализованно (вроде социального мира, общественного порядка, санитарии и пр.). Поэтому, даже по классической логике (если следовать ей буквально, не передёргивая) весь спрос домохозяйств и госучреждений также будет «промежуточным», идентичным спросу производственных предприятий и субъектов бизнеса. «Конечным» по этой логике есть смысл именовать только спрос паразитирующих на обществе хомо-сапиенсов, которые за потребляемые блага ничего никому не возвращают, которые своей жизнедеятельностью снижают общественную биоэнергетику, пускают потреблённое на ветер и в ущерб обществу.
                Второе важное следствие включения машин в категорию потребителей состоит в признании жёсткой, двусторонней связи спроса и производства (как две стороны одной медали). Хотя настоящая теория описывает экономический механизм общества обобщённо, но все его основные факторы и взаимосвязи учитываются явно, включая и чисто физические. Этот подход в корне отличается от традиционного КЭТ-анализа, рассматривающего раздельно спрос(потребителей) и предложение(производителей). Впрочем, в этом разделении есть исторически-рациональное зерно. Практически всю историю человечества, исключая лишь последние лет сто, мало кого волновала проблема со спросом на производимые блага, поскольку царил их тотальный дефицит. Даже в развитых странах заметная часть населения банально недоедала, не говоря уже про доступность плебесу других коммунально-бытовых благ. Поэтому во времена Смита и Риккардо анализировать механизм «эффективного спроса» можно было, исключительно, из праздного любопытства. Не удивительно, что экономическая мысль того сурового времени сосредоточилась на препарировании производство (издержки/затраты которого – моменты сугубо вторичные, по логике первых экономистов полностью закрывали тему спроса).
                Марксисты даже возвысили производство до ведущего эволюционного фактора, определившего саму природу хомо-сапиенса (которого, как все помнят, труд создал из обезьяны). Как писал К.Маркс, производство "…надо рассматривать не только с той стороны, что оно является воспроизводством физического существования индивидов. В ещё большей степени это - определённый способ деятельности данных индивидов, определённый вид их жизнедеятельности, их определённый образ жизни. Какова жизнедеятельность индивидов, таковы и они сами. То, что они собой представляют, совпадает, следовательно, с их производством - совпадает как с тем, что они производят, так и с тем, как они производят…."(1)
                Зациклившаяся на производстве экономическая наука просто обязана была прозевать Великую Депрессию, что и случилось. Только когда учёных экономистов ткнули носом в простаивающие заводы, в незасеянные поля и миллионы нищих безработных пролетариев, первые, вслед за Д.М.Кейнсом, взялись за «великую загадку эффективного спроса». … Идея, будто мы можем спокойно пренебречь функцией совокупного спроса, представляет принципиальную черту рикардианской теории, лежащей в основе того, чему нас учили на протяжении более чем ста лет….. Рикардо покорил Англию столь же полно, как святая инквизиция покорила Испанию. Не только его теория была принята Сити, государственными деятелями и Академическим миром, но даже самый спор прекратился. Альтернативная точка зрения совершенно исчезла, и ее просто перестали обсуждать. Великая загадка эффективного спроса, за решение которой столь рьяно взялся было Мальтус, улетучилась из экономической литературы. Вы ни разу не найдете упоминания о ней во всех сочинениях Маршалла, Эджуорта и проф. Пигу - авторов, которым классическая теория обязана своим наиболее зрелым воплощением… Полнота победы рикардианской теории - явление весьма любопытное и даже загадочное. Связано это с тем, что теория Рикардо во многих отношениях весьма подошла той среде, к которой она была обращена. Она приводила к заключениям, совершенно неожиданным для неподготовленного человека, что, как я полагаю, только увеличивало ее интеллектуальный престиж. Рикардианское учение, переложенное на язык практики, вело к суровым и часто неприятным выводам, что придавало ему оттенок добродетели. Способность служить фундаментом для обширной и логически последовательной надстройки придавала ему красоту. Властям импонировало, что это учение объясняло многие проявления социальной несправедливости и очевидной жестокости как неизбежные издержки прогресса, а попытки изменить такое положение выставляло как действия, которые могут в целом принести больше зла, чем пользы. То, что оно оправдывало в определенной мере свободную деятельность индивидуальных капиталистов, обеспечивало ему поддержку господствующей социальной силы, стоящей за власть предержащими.
                Однако, хотя сама доктрина в глазах ортодоксальных экономистов не подвергалась до последнего времени ни малейшему сомнению, ее явная непригодность для целей научных прогнозов значительно подорвала с течением времени престиж ее адептов. Профессиональные экономисты после Мальтуса оставались явно равнодушными к несоответствию между их теоретическими выводами и наблюдаемыми фактами. Это противоречие не могло ускользнуть от рядового человека; не случайно он стал относиться к экономистам с меньшим уважением, чем к представителям тех научных дисциплин, у которых теоретические выводы согласуются с данными опыта…. Корни прославленного оптимизма традиционной экономической теории, приведшего к тому, что экономисты стали выступать в роли Кандидов, которые, удалившись из мира для обработки своих садов, учат, что все к лучшему в этом лучшем из миров, лишь бы предоставить его самому себе, лежат, на мой взгляд, в недооценке значения тех препятствий для процветания, которые создаются недостаточностью эффективного спроса…(2)

                Примечательно, что кейнсинианцы, прямо указывающие на ущербность однобокого подхода своих предшественников (сосредоточившихся, исключительно, на производстве/предложении), не стали создавать общую экономическую макромодель, учитывавшую бы одновременно - предложение и спрос, а лишь перенесли фокус анализа в область спроса (В чём, кстати, также есть своя историческая логика. Раз машины уже способны обеспечить избыточное производство, а природные ресурсы его ещё никак не ограничивают, на роль ведущего фактора, отвечающего за экономические колебания, выходит неудовлетворённый платёжеспособный спрос.)
                Возвращаясь к взаимосвязи спроса и производства, объясняемой СЛМ-макромоделью. Из этой взаимосвязи следует, что потребление обществом биоэнергии (удовлетворённый внутренний спрос на неё людей и машин) может превышать валовое национальное производство оной только в трёх случаях. Либо излишне затратная жизнедеятельность проедает национальные природные ресурсы, либо – влезанием в долги, либо недосдача покрывается грабежом соседей. Никаких других путей компенсировать национальный биоэнергетический дефицит не существует. Все три стратегии ведут носителей избыточного спроса в кризисный тупик (к нищете, к войне с донорами или в долговую яму). Нормальная, устойчивая экономика должна быть биоэнергетически сбалансированной.

     

    3. Проверка кризисной практикой.

                Логичное, лежащее на поверхности, прямо вытекающее из теории СЛМ требование биоэнергетической сбалансированности национальных экономик (как условия минимизации прокризисных факторов) в корне расходится с господствующими КЭТ-представлениями, составляющими, в частности, самую популярную на сегодняшний день антикризисную стратегию, объединяющую два противоположных по сути мероприятия - «стимулирование конечного спроса» (роста расходов государства и домохозяйств) и «повышение эффективности производства» (прежде всего, за счёт сокращения спроса предприятий на ресурсы и рабочую силу, при максимально возможном выпуске продукции).
                Экономический кризис 2008, к феномену которого ниже мы ещё будем неоднократно обращаться в силу его высочайшей информативности, однозначно указывает на верность критерия/условия биоэнергетического баланса, поскольку продемонстрирует чёткую корреляцию: чем сильнее в период экономического бума национальное потребление какой-либо страны опережало её же производство, тем болезненнее данная страна переносила кризис 2008-го, тем выше в ней поднималась безработица, тем дешевле котировались её долги, тем больше дыр обнаруживатось в её госбюджете. И наоборот, страны с преобладанием производства над спросом (с устойчивым торговым профицитом) пострадали от кризиса менее остальных.
                Самый, думаю, достоверный эксперимент с изменением соотношения потребления и производства протекает сегодня в Китае. Совсем недавно КЭТ-эксперты наперебой советовали руководству КПК повышать внутреннее потребление ради сохранения экономического роста и занятости (подорванных снижением экспорта из-за кризисной просадки внешнеторговых партнёров Китая). В рамках этого плана Китай готовит миграцию безработных из перенаселённых китайских сёл в города, где им дадут работу новые промпредприятия, производящие блага для новых горожан, а также - машины и химию для модернизируемого села. В котором меньшее число крестьян будет по новым технологиям производить больше продукции, идущей на повышенное потребление умножившихся горожан и на более комфортную жизнь оставшихся селян.
                По логике СЛМ, данная антикризисная стратегия явно порочна, поскольку ухудшает конкурентную позицию китайских производителей относительно других «спартанских» стран, таких как Вьетнама, Индии, Пакистана и пр. Хотя в ближайшей перспективе китайцев ждёт краткий период улучшения жизненного уровня и растущей экономики (конкуренты не могут мгновенно нарастить производство и занять рыночные ниши), но скоро это искусственный рост потребления (и, соответственно, издержек) обязательно аукнется удорожанием местной китайской продукции и падением экспорта, чем обнулится весь положительный эффект прироста производства на внутренние нужды, и начнётся спад. Ведь ресурсы на дополнительное внутреннее производство/потребление китайцам как и раньше придётся импортировать, а дополнительной экспортной прибыли на это у них уже не будет. Прибыль уйдёт к конкурентам Китая.
                Как показывают текущие события 2016 года, именно к этому результату и привели несколько лет политики стимулирования внутреннего спроса, что стало ещё одним доказательством состоятельности СЛМ-теории. Согласно которой китайцам следовало делать прямо противоположное, если они хотят снизить безработицу в условиях кризисного падения экспорта и сохранить свою сильную конкурентную позицию. Надо было не повышать внутренний спрос, а снижать его. Не строить новые города под растущий пролетариат и средний класс, а наоборот, лишних безработных строителей-горожан возвращать в деревни, где пристраивать к трудоёмкой сельхозработе, ориентированной прежде всего на экологичное самопропитание. Плюс, разумеется, следовало сохранить жёсткое ограничение рождаемости, от которых тоже уже отказались. Именно на эти цели следовало тратить золотовалютные ресурсы - на деурбанизацию, на организацию максимального использования возобновляемой биоэнергии (человеческой и биосферной) вместо невозобновляемого и импортируемого. Сделано же китайцами было прямо противоположное – построены полупустые города и простаивающие заводские мощности, которые сегодня висят тяжким грузом на тормозящей экономике – национальной и мировой.
                Понятно, что государственной элите Китая провести стратегически верное решение было очень не просто. Прежде всего, из-за его очевидного антипопулистского характера. Не только самому буржуазно-номенклатурному господствующему классу Китая пришлось бы затянуть пояса, но и миллионы рядовых граждан должны были начать больше трудиться и меньше получать, имея в перспективе не высокообеспеченную, комфортную городскую жизнь, а куда менее обустроенную – сельскую. И это при всём при том, что основанием для таких несладких перемен являлся неочевидный для огромного большинства солидарный план долговременной стабильности, позволяющий пережить тяжёлые времена с минимальными потерями, сохранив потенциал для роста в благоприятных условиях, ожидаемых только в будущем. Разве может такой план сравниться по привлекательности с обещанием улучшить жизни всех и каждого прямо завтра, игнорируя перспективные угрозы экономическому потенциалу и стабильности?
                Кстати, дополнительным аргументом за истинность антикризисного СЛМ-рецепта сбалансированной экономики служат настоятельные рекомендации Германии, прозвучавшие в 2016-ом году, снизить свой торговый профицит и повысить внутреннее потребление, поступившие немцам сначала от США, а потом и от марионеток США из аппарата евросоюза. Якобы, для подъёма мировой экономики ФРГ должна начать больше потреблять сама, и меньше производить на экспорт, поскольку своим положительным торговым балансом она сейчас всех угнетает и тормозит. Есть подозрение, что столь абсурдные предложения рождаются не по глупости лауреатов премии шведского центробанка (жульнически именуемой «нобелевской»), а из-за банального стремления американских компаний подвинуть успешных немцев на мировом рынке. Сами же американцы в своей стране сегодня поступают прямо наоборот - всячески снижают издержки (прежде всего, за счёт снижения энерготарифов и госбюджетной экономии) и пытаются раскрутить производство, вернуть назад предприятия, убежавшие в Китай и Мексику.

     

    4. «Производительность труда».

                Новая экономическая макромодель (люди и машины/инструменты, включённые в единый оборот биоэнергии), в корне меняет трактовку и другого популярного КЭТ-показателя - «производительности труда». От Адама и по сей день последняя определяется как масса произведённого продукта, приходящаяся на пару рабочих рук в единицу времени. По логике КЭТ в любой уважающей себя стране эта подушевая выработка призвана неуклонно расти, по возможности опережая производительность конкурентов (Демонстрируя тем самым лучшее качество общественной формации, больший социальный позитив и бесспорное движение по преодолению любого экономического кризиса, если таковой имеет место. Победные реляции о росте производительности труда – самый популярный пропагандистский инструмент). Что примечательно, держат «производительность труда» за священную корову не только буржуазные экономисты, но и их непримиримые марксистские оппоненты.
                Чтобы добраться до истины, рассмотрим простейший пример. Если условный экскаватор копает траншею (перемещает кубы грунта) с той же скоростью, что и тысяча землекопов, то любой экономист вам скажет, что производительность труда экскаваторщика будет в тысячу раз больше чем - рабочего с лопатой. Но ведь существуют и другие трудящихся, причастные к конечному продукту (траншее). Так работу экскаватора обеспечивают своим трудом: и водитель транспортёра, и ремонтник в сервисе, и заправщик ГСМ, вплоть до рабочих экскаваторного завода. В свою очередь, скоординированный труд тысячи землекопов будет невозможен если их, в частности, не кормить организованно хотя бы раз в день. Поэтому, чтобы реально сопоставить две технологии копания (в разрезе использования всей привлечённой рабочей силы), надо соотнести (через кубы вырытого грунта!) обобщённый труд, включающий такие несопоставимые профессии как, например, повариха и слесарь-ремонтник.
                Явная нелепость, к которой мы сразу приходим, как только пытаемся сравнивать труд экскаваторщика и землекопа не философско-бухгалтерски, а - инженерно/технологически, разрешается только одним способом – признанием несопоставимости этих видов труда в разрезе объёма конечного продукта. Хотя результат работы обоих и идентичен – перемещённые кубы грунта – но технологии копания принципиально различаются, человеческие усилия в них используются совершенно разные и в разной мере, что делает вышеупомянутые виды труда несопоставимыми по любому рациональному критерию, хоть экономическому, хоть – физическому (даже когда промежуточный и конечный продукт сравниваемых «трудов» выражается в универсальной мере, в деньгах). А раз сопоставление «трудов» нелепо, то теряет всякий смысл и сравнительная характеристика трудовых процессов – пресловутая «производительность».
                Для наглядности возьмём предельный случай - оператора шахты с ядерной ракетой. Одним движением пальца он может отправить в мир иной столько народу, сколько миллион пехотинцев не настреляет и за месяц войны. Что же выходит, производительность ратного труда супермена офицера-ракетчика (в трупах противной стороны) на многие порядки превышает производительность простого автоматчика? Картина складывается явно абсурдная, если в ней не учитывать ракетный комплекс и создавшую его огромную военную индустрию. (Кстати, из той же оперы популярный штамп антисоветской пропаганды о 2-5% фермеров в населении развитых капстран, которые, якобы, кормят не только свои народы, но и производят массу еды на экспорт, в отличие от легиона колхозников, производящих меньший объём. На самом деле, продукты питания в странах-лидерах производит предельно механизированный комплекс, сельский штат которого, сидящий за рычагами сельхозмашин, действительно, мизерный, несопоставимый с долей крестьян в странах менее развитых. Но малочисленные суперфермеры работают в связке с огромной массой горожан, на порядок большей, занятой в нефтедобыче, в химиндустрии, в производстве и сервисе сельхозтехники, в переработке, транспортировке сельхозпродукции и пр., труд которой вместе с работой соответствующих машин и составляет основную долю стоимости современных продуктов питания.)
                Самый очевидный путь к корректному отражению принципиальной разницы между ручным, «физическим» трудом хомо-сапиенса и его же – операторским – включение в модель производства машинного фактора. Что мы и делаем, когда учитываем в конечном продукте не только труд (работника) но и работу (машины), пропорционально их биоэнергетическому вкладу. Рациональное зерно классической трактовки производительности труда присутствует только в сравнительном анализе работы современного землекопа с лопатой и такого же работника лет пятьсот назад. Но в сравнении обоих с экскаваторщиком никакой рациональности нет и в помине, поскольку в кабине сидит вовсе не землекоп, за человека грунт роет машина, её механическая работа с незначительной добавкой совершенно иного, «неземлекопского» труда (операторского).
                Соответственно, бесконечно далеко от реальности и здравого смысла будет находиться крайне популярный сегодня базовый КЭТ-показатель средней по экономике производительности (определяемый как пресловутая «средняя температура по больнице» - делением стоимости валового национального продукта на общее число занятых). Его широкое использование в официальной пропаганде лишь подчёркивает антинаучность и идеологический характер господствующих экономических учений.
                (Например, власти США регулярно отчитываются о неуклонном росте средней производительности труда американцев, подчёркивая своё мировое лидерство по данному показателю, обосновывая им свой наивысший кредитный рейтинг и перспективу скорейшего преодоления любых экономических потрясений. Что явно расходится с продолжающейся порочной практикой многомиллиардной эмиссии доллара, в отчаянной попытке реанимировать экономический рост и сократить безработицу. Экономическая платформа Трампа и его последующая победа – вскрыли реальное положение дел в экономике США.
                Кстати, у действующей российской госэлиты (Путинско-Медведевской) производительность труда россиян тоже любимый конёк, но по другой причине. Наша обуржуазенная номенклатура лицемерно сетует на позорно низкий уровень этой производительности, объясняя им большинство российских бед, включая и начавшееся в 2013 году очередное торможение экономики. Сразу, правда, возникает вопрос – почему эта низкая производительность совершенно не мешает рекордно богатеть нашим олигархам и слугам народа, а также год за годом выкачивать из страны сотни миллиардов «убежавшего капитала»? Кто-нибудь слышал официальный комментарий по поводу этого удивительного феномена?)

     

    5. Реальный рост современной «производительности труда».

                Уже с полвека как минимум, продукция основных производств развитых стран является в подавляющей своей части результатом работы машин/инструментов, и в – куда меньшей – трудом приставленных к ним работников (вложением, непосредственно, человеческой энергии и интеллекта). Соответственно, реальным, фактическим увеличением современной «производительности труда» будет не пресловутое его разделение (о котором так любят рассуждать современные КЭТ-экономисты), не какое-либо совершенствование работников, их мускулов, мозгов, штатного расписания и пр., а - последовательное замещение в производстве человеческого труда машинным всё большей мощности и сложности, перенос трудовой нагрузки с человека на технику. Именовать этот перенос более уместно, например, «механизацией».
                Кстати, предел процесса переноса - пресловутая полная роботизация производства (тотальная замена рабочих рук и мозгов механизмами и компьютерами) - наглядно иллюстрирует некорректность классической трактовки совершенствования человеческого труда. Получается, что наивысшей производительности армия рабочих достигает тогда, когда она полностью выпадает из процесса производства, вытесненная роботами! Что есть явный абсурд.
                Другой весомый аргумент за ничтожность традиционной трактовки производительности работника связан с избыточной мощностью современного производства, когда предел выпуска конечной продукции устанавливает не технологические и организационные факторы, а емкость рынка и доля на нём конкретного производителя. Получается, что одинаковые работники на идентичных производствах могут иметь на порядки различающуюся производительность труда (только потому, что одна компания – лидер рынка, а другая - его теряет.) Подобная взаимосвязь есть несомненный признак некорректной методологии, результат использования ошибочной логической модели. Хотя реальный человеческий труд существует и по сей день (равно как и его производительность), влияние усилий хомосапиенсов на макроэкономические характеристики современного производства не идёт ни в какое сравнение с влиянием работы машин. Поэтому экономический анализ труда собственно людей имеет смысл лишь в специфических микроэкономических областях вроде научной организации труда (для сравнения качества сотрудников на сходных рабочих местах).
                Видение современного роста производительности как, главным образом, простого замещения рабочих машинами, вносит ясность в последнее распространённое заблуждение – в трактовку процесса механизации как безусловного общественного блага и прогресса. Такая оценка, во многом, объясняется инерцией общественного сознания и прямой заинтересованностью казённых заказчиков экономических исследований. Почти весь цивилизованный период, исключая только последние лет 50, существовал бесспорный солидарный (общенациональный) мотив к максимально возможному внедрению машин - реальная общественная потребность в свободном человеческом ресурсе и в быстро растущей производительности (прежде всего в таких остроконкурентных областях как военная). Что и обеспечивала последовательно совершенствуемая техника. С древнейших времён и до самого последнего времени государства и их союзы жили, фактически, от войны к войне, всегда готовые освоить любую массу штыков, рабочих рук и военной продукции.
                И лишь в 21-ом веке, с окончанием холодной войны между блоками ядерных сверхдержав, стала очевидна бесплодность циклопических военных приготовлений (Технический прогресс привёл к логичному результату и в военной области, к появлению сверхмощного ядерного оружия и средств его доставки. Человека можно убить только раз, среду его обитания достаточно отравить тоже только раз, население планеты и её территория - конечны, поэтому любая индустрия массового поражения имеет предел рациональной производительности, который в 20-ом веке оказался многократно перекрыт.) Хотя казённые пропагандисты всё ещё пытаются выдавать демографический рост и многомиллионное население за эквивалент силы государства, за основу его безопасности, никаких старых проблем миллионы резервных людей и простаивающие мощности ВПК сегодня уже не решают, а вот новые проблемы создают во множестве.
                Современная многомиллионная армия безработных Европы и США (не говоря уже о странах слаборазвитых), сформировавшаяся по тому же сценарию что и 80 лет назад, в Великую Депрессию, но при совершенно другой «производительности труда» - доказывают, что механизация производства, как минимум, не противодействует экономическим кризисам и социальным дисбалансам. Поэтому приписывать наступлению машин безусловные - социальный позитив и антикризисность - сегодня нет ни малейших оснований. Единственная бесспорная социальная отдача от механизации сводится лишь к освобождению рабочей силы и увеличению производственного потенциала, что может иметь для общества, самые разнообразные последствия, включая и – отрицательные. Как безусловно прогрессивное, продолжающееся сегодня уменьшение доли человеческого труда и рост доли машин - могут рассматриваться только в области научно-технической (только как прогресс ради самого прогресса и лидерства в оном).

     

    6. Перспектива тотальной механизации.

                Произведённое изменение макромодели, казалось бы, чисто формальное, на деле ломает многие устоявшиеся представления. Сейчас всех кормят сказками о прекрасном мире, где (как гласят КЭТ-учебники) всё создаётся трудом работников, производительность которых может неограниченно расти никак не угрожая безработицей, поскольку спрос на продукцию гарантирует бесконечный рост: экономики, благосостояния народа и пресловутого «конечного» спроса. В таком мире казённым идеологам легко внушать народной массе иллюзию её значимости, рассказывать сказки о многочисленном благополучном «среднем классе» (куда сможет войти любой усердный пролетарий) и основанной на нём демократии, о справедливом гражданском обществе, о благотворности кредитного потребительского бума и – множестве других прелестей рыночного «всеобщего благоденствия».
                Когда же ведущим фактором производства признаются машины, природные ресурсы и, хочешь - не хочешь, их владельцы (капиталисты и госфункционеры), когда доля человеческого труда в производстве неуклонно и объективно сокращается (с переходом лишних работников в категорию хронических, пожизненных нахлебников), забалтывать неудобные реалии становится гораздо труднее. Невооруженным глазом становится видна последовательная девальвация общественной значимости пролетариев любого цвета воротничков, влекущая за собой падение его политического веса, в то время как собственники машин и ресурсов (господствующий общественный класс) своё влияние в обществе так же последовательно приумножают. Вместе с капиталистами наращивает свой общественный вес и госбюрократия, ведающая соцобеспечением многомиллионной армии лишних людей, освобождаемой механизацией, из-за чего пресловутое народовластие вместе с новомодным «гражданским обществом» - становятся всё более нелепой декорацией, которой пытаются прикрыть безраздельную власть сугубо классовых, буржуазно-номенклатурных институций (подчинённых хозяевам и директорату крупных компаний, процветающих в симбиозе с высшим госчиновничеством), и эту позорную реальность уже начинают обсуждать в предвыборных дебатах.
                Выплывает на белый свет и другой щекотливый момент – пропорция в распределении прибылей/убытков от вышеупомянутой механизации. Ведь она не только умножает мощности производства и сокращает затраты (делая для бизнеса внедрение машин коммерчески рентабельным проектом), но и генерирует серьёзные издержки, традиционно перекладываемые на общество. Кому-то надо развивать и поддерживать инфраструктуру, финансировать науку и массовое техническое образование - позволяющие создавать и обслуживать сложное оборудование. Также, надо кормить безработных и их семьи, заботится о законопослушании новых и новых лишних людей. Кстати, госдолг США – самой «высокопризводительной» страны мира - измеряемый уже в триллионах долларов, точно указывает на основной источник финансирования технического прогресса, работающий по классической формуле - «приватизация прибыли и национализация убытков» - так хорошо знакомой россиянам. В то время как государственная казна несёт главные издержки технического прогресса, бизнесмен, который «повысил производительность труда» на своём предприятии купив новое оборудование и сократив персонал, снимает основную прибыль. Даже когда он в погоне за прибылью, в конце концов, «экспортирует» свои станки в страны с более дешёвой рабочей силой и низкими налогами, не совершается никакого преступления а лишь оптимизируются издержки во благо роста своей ТНК и мировой экономики в целом. (Примечательно, что новый президент США Трамп поставил главной задачей, именно, возврат производства в Штаты, наплевав на мантры КЭТ-шарлатанов. А тот факт, что американские пролетарии и средне-мелкий бизнес – проголосовали за Трампа, свидетельствует о глубине проблемы, о ничтожности красивых статотчётов, доказывающих железное здоровье американской экономики).
                Понятно, что за такой «рост производительности труда» крупный бизнес голосует обоими руками, платя родному государству спонсированием классово-близких «партий прогресса», премируя «учёных-экономистов», подводящих идеологическую базу под технологическую гонку, под глобализацию и открытые границы, под транснациональные слияния. Плебесу же предлагается болеть за ТНК с формальной национальной пропиской, патриотично радоваться укреплению их конкурентных позиций на мировом рынке, росту их акций (что сегодня уже определяется как одна из основных целей государственной политики, они же, как-никак, создают рабочие места!).
                Яркий пример идеологической спекуляции ультраправого толка на концепции «абстрактного труда» показывает современная Россия. Уже третье десятилетие её буржуазно-номенклатурная госэлита обалдевает от безнаказанности и фарта, поэтому выражается предельно откровенно. Что у политиков «золотого миллиарда» всё ещё на уме, у российских властьимущих давно на языке. Последние, в частности, без всякого стеснения предлагают решать пенсионные проблемы российского народа, исключительно, за его собственный счёт. Ведь кормить неработающего плебея должен тот, кто в экономической теории кормит и всех остальных – плебей работающий. Следовательно, работающим россиянам надлежит копить себе на пенсии (если они хотят получать их в старости), а также - содержать действующих пенсионеров (которых буржуазный переворот сделал нищими и которым современные хозяева жизни ничего не должны). А раз число пенсионеров увеличивается относительно массы работающих, то и налоговая нагрузка на последних должна автоматически расти.
                Кто из россиян не прослушал тысячу раз мантру о том, как их Родина быстро стареет, плохо размножается и норовит получать зарплату в конверте? Не удивительно, что таким негодникам сам Бог велит пахать до гроба, платить высокие налоги, а обладателям кавказского долголетия ещё и перебиваться с хлеба на квас на закате дней с мизерной пенсией/пособием. Ведь вчера на одного российского пенсионера приходилось два работника, сегодня – один, завтра, о ужас! - лишь половина, а всё в этом мире создаётся руками рабочих, и т.д. Кремлёвских демагогов совершенно не смущает соседство этих заклинаний с победными реляциями о недавнем рекордном (по кризисным временам) экономическом росте России, о пополнении рядов российских миллионеров/миллиардеров и приумножении их состояний (быстрее, чем в любой другой стране мира), о реализации помпезных многомиллиардных «имиджевых» проектов, о самых низких налогах на богачей и пр. Этому угарному празднику жизни российских жирных котов, что весьма странно, совершенно не мешают - ни падающее поголовье работоспособных россиян, ни низкая их производительность, ни рост доли нетрудоспособных иждивенцев. (Как, кстати, совсем не мешает хронический дефицит российского пенсионного фонда возведению мраморных дворцов его региональных отделений, наполненных тысячами высокооплачиваемых бюрократов озабоченных прибыльным «длинным» инвестированием миллиардов с наших пенсионных счетов.)
                В 2012 году, по данным организации Wealth-X, Россия заняла почетное четвертое место после США, Германии и Великобритании по богатству миллиардеров. По совокупному состоянию российские толстосумы превзошли Китай, Бразилию, Гонконг, Индию, Швейцарию и Канаду. Россия вошла в десятку стран с самым большим числом миллиардеров, заняв 6-е место по их числу… В России числятся 97 миллиардеров с суммарным состоянием в $380 млрд. Отечественные миллиардеры занимают 8,5% от числа ультрабогатых граждан страны, но контролируют более 60% всего состояния. Хотя мы уже являемся мировыми рекордсменами по глубине социального расслоения, в 2011-ом год число российских миллиардеров пополнилось ещё семнадцатью персонами, а их шайка с московской пропиской оказалась в 2013-ом году самым большим столичным клубом толстосумов в мире.
                Возвращаясь к экономической макромодели и фактору машин. Непримиримые оппоненты буржуазных экономистов и идеологов – современные последователи Маркса-Ленина – работу/вклад техники тоже игнорируют, наделяя производительной способностью, исключительно, работников. Краеугольным камнем их религии является рикардианская трудовая трактовка стоимости, более-менее адекватная только при подавляющем доминировании человеческого труда над вкладом других носителей биоэнергии (Как то и было во времена молодого К.Маркса, считалвшего "..полное запрещение детского труда несовместим(ым) с существованием крупной промышленности..." ) Когда же вклад машин и инструментов в продукт производства перевешивает усилия работников, а детский труд фабрикантам уже и даром не нужен, концепция К.Маркса начинает явно противоречить реальности. Единственный резерв повышения реальной, собственной производительности человека – пресловутое разделение труда (специализация, мастерство, координация работников и пр.) – оказывается столь незначителен в сравнении с эффектом от механизации, что скрыть это несоответствие можно только откровенной философской демагогией (наукообразным шулерством). Чем и занимаются сегодня последователи Маркса, эксплуатируя популярные фикции: создающий всё и вся человеческий труд и его производительность.
                Поскольку схоластика с наукой несовместима, «учёные-экономисты» обоих лагерей, что слева (философствующие по заказу чистой, социалистической номенклатуры), что справа (спонсируемые крупной буржуазией и её номенклатурними подельниками) вынуждены расплачиваться за неадекватные, чисто идеологические макромодели собственной научной импотенцией. Близкий нам пример – уже упоминавшаяся «неокономика» - доморощенная неомарксистская экономическая теория, продвигаемая сегодня видным альтернативным экономистом М.Л.Хазиным с группой товарищей. Определив пресловутое «мировое разделение труда» первопричиной глобального избытка производственных мощностей (относительно ёмкости мирового рынка), приведшего к очередному экономическому кризису, неокономы оказались в глухом тупике. Всё, на что они сегодня, уже почти десятилетие после пика 2008, оказываются способны - лишь констатировать очевидное и банальное - продолжение придонной стагнации и бесплодность стимулирующих мер, основанных на таких же экономических лженауках, что и сам марксизм. Конструктивный макроэкономический анализ неокономам оказался заказан, что и подтверждает каждая новая публикация незадачливых реаниматоров «красного проекта».

     

    7. Открытая глобальная экономика.

                В завершении темы неадекватности старой, трудовой макромодели с её «разделением труда», думаю, есть смысл упомянуть смежную популярную «истину» традиционной теории - концепцию относительных/сравнительных преимуществ (Как раз одно из тех заключений классической теории, которые, по словам Д.М.Кейнс, совершенно неожиданны для неподготовленного человека, чем увеличивают её интеллектуальный престиж) . Хотя анализ этих преимуществ не развивает используемую здесь новую экономическую макромодель (не открывает в ней новых элементов или свойств) а только лишний раз доказывает её состоятельность, он весьма актуален для нас, россиян, поскольку даёт однозначные рекомендации как поступать сегодня, на явно обозначившейся развилке стратегического выбора между двумя полярными типами экономических отношений со внешним миром.
                Первый вариант предусматривает максимально открытую экономику, интегрированную в т.н. мировую. Все 20 лет независимости её нам активно навязывают - и западные «друзья», и местные либерально-рыночные фанатики и компрадорское крыло правящего режима. Любой современный учебник экономики определяет открытость и интеграцию как бесспорное благо, а изоляцию и протекционизм – как такое же бесспорное зло. Вроде бы, сегодня Россия ковыляет по пути интеграции, даже наконец-то вступила в ВТО, но «неожиданные» издержки открытости, которые всё сильнее выпирают, а также обещанные выгоды, которые и по сей день остаются в туманной перспективе - оставляют вопрос выбора стратегий на повестке дня.
                Согласно второму варианту национальная экономика, наоборот, должна иметь строго регулируемый периметр, а протекционизм - прямо декларироваться и исполняться. Безусловный приоритет государственной политики - защита интересов национального производства и поддержание занятости своих граждан, а псевдонаучная демагогия вокруг роста мировой экономики – отправляется в корзину. Хотя это противоречит всем учебникам и мнениям светил, но каких-то лет 60 назад так жили все развитые страны, зализывавшие раны второй мировой войны. Национальные - производство и рынок – тогда защищались высокими таможенными пошлинами и квотами, на рабочих местах доминировало местное население, конвертируемость валют оговаривалась массой условий, и это прекрасно работало.
                Сравнительный анализ текущих событий в разрезе каждого из двух вариантов послужит дополнительной экспериментальной проверкой новой теории. (Кстати, в пользу эффективности и полезности второго варианта уже говорит явный успех российских контрсанкций, введённых в 2014 году и крайне благотворно повлиявших на российских производителей, ориентированных на внутренний рынок повседневного спроса.)

                Сегодня, когда основы КЭТ преподают даже старшеклассникам, можно не пересказывать суть сравнительных преимуществ, разъясняя почему, например, в XVIII веке внешнеторговый обмен английским сукном и португальским вином был выгодным для каждой из сторон, хотя издержки производства сукна в Англии несколько выше, чем в Португалии, а вина - значительно выше. Остановимся только на двух необходимых условиях стабильности международной производственной структуры, основанной на пресловутых относительных преимуществах.
                Первое условие – физическая невозможность перемещения факторов производства из страны в страну или создания таковых с нуля (при наличии лишь достаточных финансовых ресурсов). Если оно не выполняется, то территории с наиболее благоприятными условиями производства и соответствующей сверхприбылью от своего абсолютного преимущества получают возможность переманить/перекупить факторы производства других отраслей у стран менее рентабельных, тем самым устраняя с международного рынка всех конкурентов, эффективность которых лишь относительна.
                Второе условие стабильности системы: расходы на производство должны выражаться (ложиться на производителя) в неконвертируемой местной «валюте» (в трудозатратах населения, в ренте собственной земли, в издержках, которые «эмитирует» само общество, по местным ценам). В противном случае, если национальное производство будет потреблять валюту конвертируемую и торгуемые на международном рынке ресурсы, автоматически нарушается первое условие (страны с наибольшими производственными издержками рано или поздно лишатся необходимых факторов и местное производство встанет, каким бы сравнительно выгодным у себя дома оно не было).
                Очевидно, что 200 лет назад, в доиндустриальную эпоху, когда производственный ресурс на 99% состоял из рабочего люда да почвы/климата, каким-либо образом нарушить оба необходимых условия было физически невозможно. Такое положение вещей казалось само собой разумеющимся, поэтому никто из основоположников экономтеории мобильность производственных факторов и инвалютную конвертируемость издержек специально не оговаривал и не рассматривал ситуацию кардинального изменения этих характеристик, что и позволило концепции относительных преимуществ благополучно дожить до наших дней.
                Вот, например, в каком незавидном положении находилась ещё совсем недавно, в 30-х годах 20-го века, Германия (из мемуаров Я.Шахта – министра экономики Третьего рейха). «..значительную часть моей иностранной валюты потреблял министр сельского хозяйства Дарре.. Что ему не удалось, так это удовлетворить потребности страны в продовольствии за счёт отечественного производства. Для этого Германия слишком мала и недостаточно обеспечена природными ресурсами. Значительную часть наших продовольственных потребностей поневоле приходилось удовлетворять за счёт импорта, для которого требовалась иностранная валюта…. Я должен был как можно скорее найти способ активизации внешней торговли, который гарантировал бы получение Германией сырья и продовольствия. В сентябре 1934 года вступила в силу моя программа внешней торговли, получившая известность с этих пор как новый план. Он представлял собой централизацию торговли, посредством которой импорт принудительно регулировался в зависимости от наличия платёжных средств… С рядом зарубежных стран были заключены торговые соглашения, в рамках которых германские закупки в этих странах кредитовались по компенсационному счёту и данные страны призывались использовать эти кредиты для закупок на германских рынках. Такая система особенно активно практиковалась в торговле с балканскими и южноамериканскими странами. Весной 1938 года соглашения и компенсационные счета действовали в торговле не менее чем с двадцатью пятью странами, так что более половины германской внешней торговли осуществлялось через эти каналы. Посредством такой двусторонней торговой системы Германия смогла удовлетворять свои потребности в сырье и продовольствии… Она, конечно, противоречила прежним концепциям международной торговли и принципу наиболее благоприятствуемой нации. Учёные разных стран клеймили эту систему за отказ от хорошо известной всем экономической теории. Однако для меня больше значило не соответствие моей теории классической традиции, но что немецкий народ должен быть обеспечен необходимыми средствами для жизни…» (Кстати, гитлеровская Германия и с СССР вела компенсационный обмен своих промтоваров на наше зерно и сырьё вплоть до самого начала Великой Отечественной Войны.)
                Сравните описанную Шахтом довоенную Германию с - современной, которая не только полностью обеспечивает себя основными продуктами питания, но и экспортирует (прежде всего - мясо, пиво, вино). Земля у немцев осталась та же, но появились: совершенная техника, минеральные удобрения, химикаты, инфраструктура – позволяющие на прежних площадях добиваться многократного прироста сельхозпроизводства, причём, с существенно меньшим количеством крестьян/работников. Что, по сути, и означает вышеупомянутый перенос/создание в Германию из «сельскохозяйственных придатков» тех производственных факторов, которых 100 лет назад она не имела.
                Сегодня машины и новые технологии позволяют практически в любой стране и в несопоставимых с прежними объёмах производить как абсолютно новые товары (включая и сами машины), так и более дешёвые заменители/аналоги товаров старых, ранее изготовлявшихся только вблизи источников соответствующего природного сырья и - рабочей силы. Требует современное машинное производство и новых специфических ресурсов, которые большинству стран приходится закупать на мировом рынке по мировым ценам. Конкурировать на рынке машин тоже могут далеко не все страны - большинству технику приходится импортировать. Таким образом, в части выполнения вышеупомянутых условий неперемещаемости и неконвертируемости, современные производительные силы принципиально отличаются от производств вековой давности. Квалифицированные кадры, техника, торгуемое на мировом рынке сырьё – всё это легко перемещается и свободно приобретается (были бы деньги), отчего система международного взаимодействия, основанная на относительных/сравнительных преимуществах, теряет всякую устойчивость, сводя тем самым к нулю экономический и «физический» эффект сравнительных издержек.
                Во времена Риккардо, действительно, достаточным условием выживания отдельного производителя было его местное, внутригосударственное сравнительное преимущество, поскольку страна, в которой всё было производить выгоднее чем у других, не могла купить/привлечь себе дополнительные факторы производства оттуда, где производство менее выгодно. Она могла иметь только излишек благ, за счёт которых жила роскошнее других. Сегодня же, чтобы выжить на открытом индустриальном рынке, производителю надо иметь уже преимущество абсолютное, надо входить в группу лидеров по совокупному уровню издержек производства. (Кстати, настоятельные требования стран ЕС поднять внутрироссийские цены на энергоносители до мирового уровня, или усилия США по снижению аналогичных внутренних цен - наглядно показывают как ничтожны сегодня сравнительные преимущества и как реальны/весомы преимущества абсолютные, за которые на мировой арене идёт жёсточайшая борьба).
                Подтверждает вышеописанную смену макромодели и произошедший в середине 20-го века кардинальный разворот международной экспансионистской стратегии. Колонизация любых пригодных для жизни территорий, весьма популярная вплоть до середины прошлого века и ставшая причиной двух мировых войн, сегодня стала невыгодной. Расходы на оккупацию и интеграцию туземцев, на обустройство территорий, уже не оправдываются. Максимум, что в современном постиндустриальном мире имеет смысл отнимать военной силой – богатые месторождения сырья. Поэтому центр тяжести международного противостояния переместился в область производства (конкуренции за инвестиции, за технологии, за минеральные ресурсы) в полном соответствии с новой, «машинной» макромоделью, и явно вразрез с моделями старыми – «земельно-трудовой» и «трудовой» .

     

    8. «Горькая теорема».

                Подняв тему сравнительных и абсолютных преимуществ, для большей наглядности стоит упомянуть книгу А.П.Паршева «Почему Россия не Америка», прошумевшую в начале 2000-х. К несомненным достоинствам этой работы можно отнести, во-первых, богатый фактический материал, иллюстрирующий влияние климата на национальную политику и экономику. Во-вторых, автор привлекает внимание читателей к верному по сути выводу о том, что стихийное, беспрепятственное перераспределение производства между современными странами уже не будет таким взаимовыгодным как во времена Рикардо, поскольку только экономику сильнейших держав оно будет развивать, а в остальных странах производство будет разрушаться и деградировать. Соответственно, нам, россиянам, изначально обременённым, как минимум, неустранимыми климатическими издержками, для сохранения национального производства следует экономическую границу России огораживать таможенными пошлинами, а не открывать настежь, как того требуют принципы глобализации, воплощённые в нормах ВТО.
                Но есть в концепции А.П.Паршева и ряд существенных пробелов. Во-первых, климатические издержки, которые по логике автора «горькой теоремы» безраздельно доминируют над всеми прочими, в реальности преобладают далеко не везде и не всегда. Есть факторы потерь и посильнее холодов с суховеями. Сам А.П.Паршев приводит пример плодородной Руанды, где из-за многолетних племенных междуусобиц и перенаселённости царит постоянная разруха и хаос. В кризис 2008-го и далее, страны ЕС демонстрируют эффект от другого типа издержек, генерируемых многомиллионной армией псевдозанятого и безработного населения, привыкшего к высокому уровню жизни. Эта масса «демократически» вынуждает госвласть вести разрушительный, «антиэкономический» курс: либо задирать до небес налоги на местных производителей, либо влезать в безнадёжные долги, банкротя казну и банковскую систему, либо портить деньги неограниченной эмиссией, либо - всё вышеперечисленное сразу, в произвольной пропорции. В результате, достаточно некомфортные условия для производства/бизнеса запросто могут быть созданы и в самых климатически и географически благоприятных регионах. Греция и Кипр – тому свежие наглядные примеры.
                Вторая грубая ошибка А.П.Паршева – весьма примитивная экономическая макромодель, на которую он опирается в своём анализе и прогнозах. Частный капитал, который всегда ищет абсолютно лучшие условия производства частных/либеральных благ – слишком далёкая от реальности абстракция чтобы служить рабочей модель. Для прогнозирования и планирования в таком динамичном мире как современный, надо в основе теории более сложную логическую конструкцию (которая, разумеется, в ряду прочих, будет учитывать и климатический фактор).
                Характерный пример - современная Россия, где безраздельно господствует буржуазно-номенклатурный общественный класс в самой крайней, кланово-олигархической реализации (симбиоз олигархов, высших чиновников и пирамиды их подчинённых-подельников). Режим его правления весьма далёк от требований (интеллектуальных и мотивационных) сложной конфронтационной ситуации, предусматривающей открытое противостояние с внешними силами и местными паразитами, заинтересованными в слаборазвитой, компрадорской, сырьевой России. Понятно, что в таких условиях правильная по сути «национальная идея» А.П. Паршева – закрытый пошлинами периметр национальной территории/экономики и дотации производителям – оказывается явно неадекватным рецептом, утопией. Упустив ряд необходимых моментов, дополняющих нацпроект «закрытие периметра» до – жизнеспособного, автор «горькой теоремы» попал в классическую ситуацию полуправды, которая, как известно, та же ложь.
                Подтверждают неполноту «горькой теоремы» сделанные на её основе прогнозы. Так российская экономика, которой А.П. Паршев предрекал неуклонное падение начиная с 2000-го и далее, пока наши границы не закроются, почти целое десятилетие демонстрировала равномерный подъём. Российский климат, разумеется, теплее не стал, но пришёл логичный конец ельцинского бардака/хаоса, усиленный ростом нефтегазовых доходов и благоприятным внешнеэкономическим фоном.
                Второй конфуз связан с экономическим кризисом развитых стран, поставившим ряд климатически благополучных территорий в условия, заметно худшие чем холодная Россия (чего по логике А.П.Паршева не должно быть в принципе). Типичной для Европы и США стала ситуация, когда население и пригодная для производства территория с хорошим климатом – никуда не пропали, но местное производство там стагнирует по явно неклиматическим основаниям, реагируя не на какие-то конкретные издержки (по Паршеву – только климатические), а на их сложную и динамичную совокупность, с которой автор «горькой теоремы» не дал себе труда разобраться.

     

    9. Невидимая рука рынка.

                Вернёмся к положениям экономического раздела теории СЛМ, чему поможет анализ ещё одной базовой «истины» КЭТ - пресловутой «невидимой руки рынка» им. Адама Смита. Как утверждает классика, капиталистической, рыночной экономике присущ механизм автоматического достижения обществом наилучшего состояния производственно-потребительской сферы, включая оптимизацию номенклатуры благ, их массы и цен. Благодаря «невидимой руке» такое общество само, не направляясь какими-либо начальниками, нащупывает оптимальную «генеральную линию» развития. Его частные собственники, действующие на свободном рынке, всегда будут идти к процветанию кратчайшим путём, наилучшим образом используя имеющуюся в их распоряжении производительную силу.
                Как писал Д.М. Кейнс: …не вижу оснований полагать, что существующая (капиталистическая) система плохо использует те факторы производства, которые она вообще использует…. Когда из 10 млн. желающих и способных работать людей занято 9 млн., то у нас нет данных утверждать, что труд этих 9 млн. используется неправильно. Претензии к нынешней системе состоят не в том, что труд этих 9 млн. людей должен использоваться для выполнения других задач, а в том, что нужно найти работу еще одному миллиону человек. Именно в определении объема занятости, а не в распределении труда тех, кто уже работает, существующая система оказалась непригодной. (2)
                Чтобы получить действительную картину работы рыночной «невидимой руки» (воспроизведя механизм формирования реальной, а не выдуманной экономической траектории множества свободно взаимодействующих потребителей/производителей) придётся конкретизировать исходную СЛМ-макромодель (люди плюс машины), заменив её человеческую компоненту с абстрактной массы «людей вообще» на массив взаимодействующих индивидуумов. Каждый из них будет, во-первых, иметь свою собственную стратегию/модель поведения. Во-вторых, реализация каждой индивидуальной модели будет происходить со своим «весовым коэффициентом», задаваемым местом хомо-сапиенса в социальной иерархии. Сумма этих взаимосвязанных реализаций должна создать/воспроизвести все основные экономические феномены, включая и «распределение труда тех, кто уже работает» (в оптимальности которого мы сильно сомневаемся, в отличие от Д.М.Кейнса и других апологетов КЭТ).
                Изложение модели человека (теперь уже – экономической) тоже удобно вести от противного, отталкиваясь от традиционных представлений, собранных в пресловутом «хомо-экономикусе» (в КЭТ-представлении индивидуума). …Напомним его основные компоненты. Во-первых, целевая функция: деятельность человека является целенаправленной…. Во-вторых: внешняя информация, доступная при выборе и принятии решений…. Наконец, в-третьих, интеллектуальные возможности самого человека: l) его память, в которой хранится информация об иерархии его многочисленных потребностей и о степени их удовлетворения …. 2) его ум, позволяющий рассчитать результаты своих возможных поступков, взвесить их важность и выбрать наилучший вариант. Это придает целевой функции ее окончательную оптимизационную форму. ..Данные три компонента (правда, их можно представить и в более мелкой разбивке) в совокупности образуют модель рационального или максимизационного поведения, лежащего в основе маржинализма и неоклассики.(***)
                Объединив в единый фактор две компоненты экономикуса, его интеллектуальные возможности и доступную информацию извне, мы получим двухэлементную поведенческую модель человека, образуемую информационным фактором и мотивацией (целевой функцией). Главная её особенность (отличие от аналогичной СЛМ-модели) – отсутствие какой-либо взаимосвязи между двумя элементами. При любом уровне информационного фактора мотивация КЭТ-индивидуума остаётся константой, примитивным стремлением «грести под себя». Побудительные мотивы экономикуса могут меняться только благодаря эффекту насыщения: по мере наполнения или опорожнения ячеек индивидуальной потребительской корзины происходит переключение мотивации с заполненных ячеек на - незаполненные. Если корзина конечна (номенклатура благ ограничена), то с её наполнением гребля экономикуса останавливается (мотивация иссякает). Бесконечно широкий спектр благ делает бесконечной как корзину потребителя, так и стремление к её наполнению, поэтому в современном «обществе потребления», включённом в глобальную экономику (с бесконечно широким диапазоном развлечений и цацак), мотивацию экономикуса к гребле можно считать количественно неутолимой, в нашем случае определяя её как константу (от результата усилий - от достигнутого уровня благосостояния или информированности - никак не зависящую. «Денег всегда не хватает».)
                … Человек стремится к наибольшему значению своей целевой функции: лучшему удовлетворению потребностей и т.д. Причем под потребностями прежде всего имеются в виду потребности материальные, поддающиеся насыщению в соответствии с первым законом Госсена. Кроме того, предполагается, что потребности и вкусы удовлетворяются только за счет внешних объектов (благ), а не "внутренних источников" (к примеру - самостоятельной творческой деятельности). Такая предпосылка "обрекает" субъекта экономической теории на активную погоню за пассивными наслаждениями, которые, в свою очередь, понимаются часто количественно, что дает возможность Маршаллу приравнять их к определенным денежным суммам и позволяет плавно перейти от максимизации полезности (или удовлетворения потребностей) к максимизации прибыли.
                Из вышеописанной конструкции хомо-экономикуса логично следует примитивизм всех его характеристик/показателей, которые могут быть только линейными и «количественными»: больше/меньше информации (управляющей скоростью наполнения потребительской корзины), больше/меньше конечного результата (полноты и престижности корзины) и больше/меньше мотивации (дальше эту корзину наполнять). Соответственно, неизбежно примитивной(линейной) оказывается и единственно возможная КЭТ-характеристика того, что в корзину валится (потребляемых экономикусом благ) – так называемая «полезность». В КЭТ она определяемая, исключительно, через реакцию потребителей, поэтому чего бы не пожелал хомо-экономикус (средство удовлетворения любого его каприза), всё обьявляется КЭТ «полезным». Параметр «полезности» любого товара, представленного на рынке, положителен по определению, а его величина всегда субъективна (всецело зависит от личного мнения оценщика - чем для него желаннее, тем для него и полезнее).

                Теперь обратимся к СЛМ-представлению человека. Как уже говорилось, базовым фактором его жизнедеятельности является биоэнергия (энергоинформационный фактор), управляющая эволюцией всех без исключения живых организмов. Соответственно, мотивация хомо-сапиенса (как наиболее успешного эволюционного решения) остаётся жёстко связанной с его биоэнергией. Если отталкиваться от хомо-экономикуса как заготовки, то для придания ей нормальной рабочей формы (для доведения неработоспособной КЭТ-болванки до функционирующего СЛМ-кванта экономики) следует, во-первых, к имеющимся двум компонентам - мотивации и информации - добавить третью – энергетическую (что в самом простейшей, понятной форме – физические, трудовые кондиции человека, а в более полной – его энергобаланс, включая и инструментарий). Ранее мы признали машины равноправной составляющей экономической макромодели, тем самым введя в неё и фактор энергии (бесспорный базовый показатель любой техники). Теперь, дабы обеспечить совместимость характеристик составных элементов макромодели, логично учесть и ту энергию, которой индивидуум располагает в своих действиях.
                Во-вторых, в классическую модель человека должны быть добавлены взаимосвязи между всеми его компонентами. Мотивация становится функцией энергии и информации (биоэнергии), которые, в свою очередь, начинают зависеть от типа и уровня мотивации. Последняя, реализуясь в действиях индивидуума, в меру их результативности, приводит изменению его индивидуальной биоэнергетики, а также - фоновой/общественной, что, в свою очередь, трансформирует исходную мотивацию. Описывается взаимозависимость компонент новой модели человека тремя законами СЛМ: солидарного преимущества, хронического либерализма, предельного комфорта.

     

    10. Три модели хомо-сапиенса.

                Наглядно проиллюстрировать вышесказанное позволяет следующая графическая интерпретация на Рис. 1., где представлены три поведенческие модели человека: КЭТ, СЛМ и марксистская.



                Вдоль оси абсцисс распределяется мотивация человеческих действий, меняющаяся в диапазоне от - монолиберальной до – моносолидарной. По оси ординат отложен КПД совершаемых действий (эффективность преобразования биоэнергии). Чёрный график 1-4 формируется в соответствии с законом солидарного преимущества* и в границах этого отрезка располагаются все возможные реализации поведенческой модели). Стрелкой указано направление роста биоэнергетики индивидуума от минимума (точка 1) до максимума (точка 4).
                Поведенческая модель СЛМ-человека определена во всём биоэнергетическом диапазоне (1-4). Сначала, на отрезке (1-2), это - биоэнергетически дефицитный солидарист с наивысшим КПД деятельности, потом - умеренно обеспеченный рациональный либерал со средним КПД (участок 2-3) и, наконец, пресыщенный мот со стремящейся к нулю биоэнергетической эффективностью своих действий (участок 3-4).
                Человек по версии КЭТ (хомо-экономикус) присутствует на этом графике в единственной области, где он оказывается частной реализацией СЛМ-модели. Определяется эта область по двум характерным особенностям поведения КЭТ-индивидуума. Во-первых, хомо-экономикус мотивируется сугубо либерально (всегда действует, исключительно, из личных, эгоистичных соображений, общественные и солидарные блага его мотивировать не способны, в принципе). Это указывает на недостаточно дефицитную/напряжённую жизнь экономикуса, чтобы он мог заразиться мотивацией солидарной, поэтому находиться в интервале 1-2 он никак не может. Во-вторых, деятельность КЭТ-человека всегда рациональна и продуктивна по определению (всегда лично ему поднимает благосостояние). То есть КПД этой деятельности существенно больше нуля, что явно не соответствует иррациональному, мотовскому поведению. Чтобы утратить связь своей мотивации с биоэнергетическим балансом хомо-экономикус недостаточно пресыщен/благополучен, поэтому интервал 3-4 ему тоже заказан. Что, в совокупности, и определяет локализацию КЭТ-индивидуума где-то в интервале средней биоэнергии (2-3).
                Для большей информативности, на рис. 1 приведена ещё одна известная поведенческая модель человека, фигурирующая в марксизме. Графически она представлена красной U-образной кривой 1-4М. Согласно К.Марксу, родоплеменной человек, неиспорченный товарно-денежными отношениями, является стойким солидаристом, максимально эффективным для своего (начального) уровня развития (область точки 1). Далее, по мере движения общества к капиталистическому благополучию, хомо-сапиенс деградирует до нормального экономикуса-либерала (попадая в среднюю часть интервала 1-4). Чтобы двинуться/развиться дальше, к высшему биоэнергетическому уровню, марксистский человек должен расстаться с капитализмом и, соответственно, с поведенческой моделью хомо-экономикуса (сбросив с себя проклятье частной собственности и снова превратившись в солидариста, которым человек изначально/природно и является по мнению К.Маркса). Но обладать новый солидарист-коммунар будет уже не низкой родоплеменной биоэнергетикой, а - предельно высокой, коммунистической (избавленной от издержек и пут капитализма, на максимальном научно-техническом уровне общества, в точке 4М). Возврат марксистского человека через точку 3М в первый квадрант является ключевым различием между марксистской моделью и - солидарно-либеральной (однозначно связывающей высокую биоэнергетику нормального человека с его пребыванием в зоне пресыщенного, сумасбродного эгоизма, с предельно низким КПД жизнедеятельности).
                С хомо-экономикусом марксистская поведенческая модель совпадает только в своей средней части, а отличается двумя продолжениями в области солидаризма и высокой эффективности, куда марксистский человек попадает дважды: когда он живёт в здоровом архаичном докапиталистическом солидарном обществе (точка 1) и в конце формационных пертурбаций, при коммунизме (точка 4М), в тоже здоровом и солидарном обществе, но уже посткапиталистическом.

                Определившись с особенностями основных моделей хомо-сапиенса, вернёмся к макроэкономическому результату рыночного взаимодействия критической массы их физических реализаций – к пресловутой «невидимой руке рынка». Как уже говорилось, в основе солидарно-либеральной поведенческой модели лежит биоэнергетика, которая определяет как относительную позицию её носителя среди соседей (в столкновениях и соревнованиях с конкурентами), так и – абсолютную (при решении объективных, «физических» проблем любого уровня, включая и – экономические). Но СЛМ-человек автоматически (строго) следует стратегии достижения личного и общего биоэнергетического максимума только в условиях устойчивого дефицита биоэнергетики (на отрезке 1-2, Рис.1). Следовательно, только в этих условиях потребительский рейтинг производимых и потребляемых благ будет идентичен их биоэнергетической ценности. Только здесь богатство (в его традиционной КЭТ-интерпретации) окажется эквивалентно общей и личной биоэнергетике, а рука рынка будет хронически благотворна, как ей и предписал ей А.Смит.
                Но чем мягче, чем комфортнее становятся условия жизнедеятельности, тем реже и случайнее биоэнергетика попадает в категорию приоритетных целей хомо-сапиенся, тем в его потребительской корзине становится выше доля благ с отрицательной биоэнергетикой, по сути своей являющихся – мишурой, мусором и отравой. Блага последнего типа, хотя и не противоречат устремлениям людей (вполне вписываются в человеческую систему мотивации, пользуются спросом и циркулируют в экономике), но биоэнергетику потребителей ухудшают, поэтому логично отнести их к разряду безусловно вредных продуктов (вроде наркотиков). Далее, для краткости, будем именовать их «псевдоблагами», в отличие от просто «благ», действительно полезных, которые являются носителями/условиями сохранения/прироста биоэнергетики своих потребителей/владельцев.
                По логике настоящей теории, в основе любых экономических катаклизмов лежит дефицит биоэнергии (ниже мы проиллюстрируем этот тезис конкретными примерами). Поэтому, когда «невидимая рука рынка» раскручивает оборот псевдоблаг, она накапливает кризисный потенциал, действует обществу во вред. В спартанские времена А.Смита, в странах – лидерах экономического развития, вроде Великобритании, этот эффект был ни столь заметен, поэтому классическая теория тогда более-менее работала (псевдоблага были монополией немногочисленных высших слоёв, и порчу благотворного эффекта «невидимой руки» от их неадекватного поведения можно было спивать на случайность). Но те времена для «золотого миллиарда» кончились уже лет как сто, системно-негативный эффект оборота псевдоблаг уже налицо, но КЭТ продолжает настаивать на том, что благосостояние общества умножает рост оборота любых товаров, лишь бы они пользовались спросом на рынке.
                Абсолютно крамольная с точки зрения классических экономических представлений, но логично следующая из теории СЛМ способность потребительских товаров и госпродуктов (общественных благ) быть «отрицательно полезными» (вредными, псевдополезными), даже при высоком рыночном спросе на данный товар, создаёт принципиально новое макроэкономическое качество, кардинально отличающее общество СЛМ-людей от массы экономикусов. Суть этого качества состоит в том, что «невидимая рука» СЛМ-рынка (равнодействующая множества нормально мотивированных субъектов – действующих в здравом уме и трезвой памяти) в определённых обстоятельствах может прекрасно действовать против личного и общего блага. Сильное же влияние на эту «руку» государственных и деловых элит, оказывающихся в состоянии перенасыщения гораздо раньше своих подчинённых и холопов, кратно умножает наносимый вред. Поэтому нет никаких оснований рассчитывать на устойчивое экономическое благополучие общества только потому, что в нём выполняются необходимые и достаточные условия, предписываемые классической теорией (экономика - рыночная, доминирующий в ней капитал – частный, госэлита – фомально выборная, «прозрачная», всячески стимулирующая «конечный спрос» и деловую активность.) Что мы сегодня, переходя из кризиса в кризис, постоянно и наблюдаем.

     

    11. О стыковке микро - и макротеорий.

                СЛМ-представление человека (как субъекта экономических отношений и процессов), благодаря своей адекватности, позволяет устранить критический дефект, присущий всем предшествующим экономическим учениям. Заключается он в разрыве между макро - и микромоделями, автоматически возникающем в том случае, когда природу микрообъектов теория не понимает или трактует философски/фантастически, а возможности фальсификаций макромоделей (подгонка их под результаты интегрирования микропараметров, преобразования моличества «микро» в качество «макро») оказываются ограниченными.
                Дело в том, что экономические макропараметры достаточно очевидны (чувствительны) для широких масс, поэтому наукообразными заклинаниями маскируются плохо. Можно, конечно, до поры скрывать реальное состояние общества фальшивой статистикой и экономической демагогией, но правда всё равно вылезет, как только достаточная масса населения почувствует её на своей шкуре. Поэтому любым макроэкономистам, хотят они того или нет, приходится в своих теориях отражать такие неприятные проявления реальность как: безработица, инфляция, госдолг, коррупция, провалы производства и жизненного уровня (без чего их «наука» была бы уж слишком откровенной липой).
                Микроэкономисты же от таких ограничений избавлены, поэтому они могут кормить плебес любыми сказками – вольно манипулировать понятиями и логикой в решении главной задачи: как преподнести текущее положение вещей в экономическом микромире (сложившееся между квантами экономики статус-кво, у привилегированной части которых учёные сидят на содержании) - как наилучший вариант из всех возможных, как естественный, оптимальный «природный» продукт пресловутой «невидимой руки», которая всегда действует во благо, и в которой что-то менять – только сделать хуже.
                Нельзя, конечно, сказать, что микрораздел той же КЭТ совсем не соответствует реальности. Некоторые, описанные в нём закономерности и модели вполне адекватны. Просто это не те модели и законы, которые через своё объединение создают макромодели и макророцессы в массиве своих носителей. Например, из-за этой нестыковки КЭТ, в принципе, не может ответить на простой вопрос: как группа развитых стран, недавних лидеров экономического роста, в которых население десятилетиями, без войн и стихийных бедствий, микроэкономически производило и потребляло только полезное, повинуясь «невидимой руке», при полном одобрении экономических светил, и вдруг пришло к макрокатастрофе (умудрились оказаться с многомиллиардными долгами, с миллионами безработных, без активов, сопоставимых с размерами задолженности)?
                Усугубляет эффект вышеупомянутого разрыва тот факт, что естественным «квантовым» объектом микроэкономики является сам человек. Поэтому, будучи оторванным от объективных макропоказателей, он автоматически становится мерой самого себя, и мерой, исключительно, субъективной. То есть, в такой разорванной теории любая оценка состояния индивидуума (как объекта микроанализа) может быть только субъективной, полностью зависящей от личного мнения оценщика – этого же самого индивидуума.
                Принципиальную неспособность классической теории вывести какие-либо объективные, не зависящие от точки отсчёта, качественные показатели жизнедеятельности как отдельного хомо-экономикуса, так их группы (через суммирование микропоказателей), демонстрируют нам учёные-экономисты когда, в частности, определяют показатели «ценности» и «полезности» строго через желания самого хомо-экономикуса (он-то и служит у них оценщиком). А раз частные показатели изначально субъективны, то и любая их сумма тоже оказывается субъективной. Соответственно, ключевая характеристика человека - эффективность его действий (КПД в разрезе накопления «ценного», интеграл по времени результатов цепочки индивидуальных стремлений), вслед за целью деятельности также становится субъективным, оценочным параметром, о чём псевдонобелевские лауреаты и заявляют прямым текстом: … эффективность любого процесса может меняться с изменением оценок, а поскольку все зависит от всего, любое изменение в любом субъективном предпочтении в принципе может изменить эффективность любого процесса….…Эффективность неизбежно является оценочной категорией. Это первый пункт, который необходимо зафиксировать. Эффективность всегда связана с отношением ценности результата к ценности затрат. В эффективности всегда будет, конечно, объективный компонент: наши симпатии и антипатии не определяют потенциальную теплотворность фунта топлива. Однако сами по себе физические параметры никогда не могут определить эффективность….*
                То есть, движением КЭТ-индивидуума к большему благосостоянию автоматически оказывается любое его добровольное действие. Например, любой акт обмена становится приращением богатства обоих сторон – даже если дорогие земли меняются дикарями на копеечные бусы. ….Обмен создает богатство, поскольку добровольный обмен включает отказ от менее ценного (затрат) ради более ценного (результата). Обмен - настолько же производительный процесс, как и промышленное, и сельскохозяйственное производство.(*)
                Если, как гласит КЭТ, полезность любого отдельного блага всегда субъективна, то хронически субъективным, оценочным, неизбежно становится и сумма благ - интегральный результат накопления ценностей – «богатство/благосостояние» общества. То же самое можно сказать и о скорости этого накопления, о пресловутом «экономическом росте», который по логике КЭТ …состоит не в увеличении производства вещей, а в увеличении богатства. А богатство - это все то, что люди ценят. Материальные предметы могут, естественно, вносить свой вклад в богатство, и в некотором смысле они критически важны для производства богатства. В то же время нет обязательной связи между ростом богатства и увеличением объема, веса или количества материальных предметов. Неоправданное отождествление богатства с материальными предметами должно быть отвергнуто с порога. Оно бессмысленно. Кроме того, оно мешает пониманию многих сторон экономической жизни. …Подчеркивая ключевую роль оценок в любом показателе эффективности, мы отвергаем также общее убеждение в том, что экономика имеет дело прежде всего с "материальным" миром: с материальным богатством, материальным благосостоянием, или же материальными целями. Это попросту не так, и слово материальный на самом деле не имеет смысла в сочетании с такими словами, как богатство или же благосостояние.*
                Не удивительно, что субъективность оценок, отрыв их от объективной материальной среды, «учёные» всячески пытаются протащить в макрообласть для приукрашивания последней. Вот свежий пример явной попытки манипуляции в области макропоказателей: …Президент Франции Николя Саркози предлагает ввести новые параметры - счастье и доступность услуг здравоохранения - для оценки экономического роста страны. По его словам, Франция собирается сама изменить свою систему оценки и предлагает другим странам последовать примеру… Концепцию разработали два нобелевских лауреата по экономике Амартия Сен и Джозеф Стиглитц. Последний считает, что в рейтинге, учитывающем показатели счастья и доступности услуг здравоохранения, Франция обгонит США, так как у французов более короткая неделя и больше свободного времени…(из новостей bbc).
                Причина, по которой КЭТ-учёные держатся за столь абсурдное представление о человеке, состоит в том, что только такой хомо-экономикус, будучи помещённым в конфигурацию современного капиталистического общества, позволяет его представить лучшим из миров, превращает его в оптимальную систему (в теории, разумеется) что и требуется доказать казённым манипуляторам от экономики. Действительно, когда предпочтения потребителей однозначно определяет полезность блага, а механизм свободного рынка автоматически обеспечивает в товарном обороте преобладание более предпочтительного над – менее, то в таком обществе, в первую очередь (и в изобилии) будут производится/потребляться самые полезные блага, вносящие наибольший вклад в т.н. богатство (тем более, что суть последнего сами потребители и определяют/назначают своим волевым решением). В результате, рыночно организованный массив хомо-экономикусов всегда оптимизируется автоматически, «невидимая рука рынка» не способна действовать им во вред по определению, толкл во благо.
                Таким «научным» способом классическая микроэкономика защищает госэлиту и господствующий класс от претензий со стороны людей, изучающих эту теорию. Также нет шансов поколебать общественные устои и у знатоков макроэкономики, поскольку она (будучи оторванной от микротеории), может представить объект своего анализа только как чёрный ящик, воздействовать на который можно минимумом управляющих параметров (вроде процентной ставки), с весьма опосредованным, безадресным макроэффектом (абсолютно безопасных для господствующих классов и госэлит).
                Это принципиально отличает КЭТ от теории СЛМ, в которой общее всегда вытекает из суммы частного, где объективность оценок соблюдается на каждом шаге обобщения, начиная с самого низа, с элементарного индивидуума, далее объединяемого с себе подобными в понятные и прозрачные макрообьекты (а не в чёрные ящики), где к любому макропроисшествию всегда тянется цепочка следов из микромира, от конкретных ответственных действующих лиц.

     

    12. Проверка кризисом.

                Интегрально оценить степень адекватности положений экономической СЛМ-теории помогает текущий кризис, предоставляющий массу информативных событий, включая и самые интересные – прогнозируемые. Он же даёт возможность лишний раз убедиться в несостоятельности КЭТ, прогнозирующей принципиально отличную (от СЛМ) кризисную траекторию/перспективу. Кроме того, поскольку все масштабные антикризисные и стимулирующие мероприятия, проводимые сегодня в развитых странах, определяются теорией СЛМ как неэффективные (как лечение, в лучшем случае, симптоматическое, исходящие из ошибочной макротеории), практический результат их реализации можно рассматривать как экспериментальную проверку экономического раздела СЛМ «от противного», в части её отрицательных утверждений и выводов. Чтобы нагляднее отразить суть этих экспериментов, вернёмся к господствующей рыночно-либеральной парадигме, замечательной отсутствием каких-либо претензий к порядку использования капиталистическим обществом тех факторов производства, которые оно уже использует (за что и спасибо смитовской «невидимой руке») - Когда из 10 млн. желающих и способных работать людей занято 9 млн., то у нас нет данных утверждать, что труд этих 9 млн. используется неправильно.(2)
                Действительно, если взять набор описанных в КЭТ универсальных микроэкономических законов рыночного взаимодействия (самих по себе, достаточно адекватных), и применить их в обществе хомо-экономикусов, то получится вполне устойчивая экономика, замечательная автокоординацией всех главных процессов общественной жизнедеятельности: производства, потребления, ценообразования, денежного оборота и пр. Обнаруживается только один прокризисный, чреватый неприятностями момент - способность человека вдруг предпочесть вложения в чисто финансовые активы (которым рабочие руки с инструментами/заводами не нужны) инвестициям в производство и в его продукты/блага (которые создают рабочие места и загружают оборудование).
                Д.М.Кейнс, отталкиваясь от реалий Великой Депрессии, первым подробно рассмотрел**** ситуацию массового перехода от потребления благ и накопления капитала (производственно-товарного) к сбережению в кубышке. Подобный переход очевидным образом генерирует всплеск вынужденной безработицы и создаёт условия для экономического спада (когда сокращающийся спрос на всё кроме денег и чисто финансовых инструментов обваливает цены, производство и занятость, что, в свою очередь, дополнительно тянет за собой вниз спрос, «уверенность в завтрашнем дне», - опять цены, занятость и т.д.) Усугубляет данную нисходящую спираль естественная невозможность субъектов экономики обладать полной и достоверной информацией о состоянии дел по обществу в целом, адекватно оценивать макроэкономическую ситуацию, что делает публику лёгкой добычей паники или необоснованного благодушия.
                Предложил Д.М. Кейнс и антикризисную стратегию, логично основанную на привлечении внеэкономического, нерыночного фактора - государства, которое … должно будет оказывать свое руководящее влияние на склонность к потреблению частично путем соответствующей системы налогов, частично фиксированием нормы процента и, возможно, другими способами.. Хотя расширение функций правительства в связи с задачей координации склонности к потреблению и побуждения инвестировать показалось бы публицисту XIX в. или современному американскому финансисту ужасающим покушением на основы индивидуализма, я, наоборот, защищаю его как единственное практически возможное средство избежать полного разрушения существующих экономических форм и как условие для успешного функционирования личной инициативы. (2)
                Самое важное в этом рецепте, разумеется, отсутствие каких-либо посягательств на священную корову капиталистического общества – частную собственность и её сложившееся распределение по популяции (которое микрораздел классической теории постулирует идеальным, естественно-рыночным, ни на какие кризисы не влияющим). Действительно, ведь есть же государство, владеющее мощными инструментами – печатным станком и налоговой службой - способными развернуть в нужную сторону инвестиционные вкусы толпы. Кроме того, сама склонность к владению финансовыми активами не может доминировать вечно. Общество же не проживёт без материальных благ, поэтому рано или поздно старые запасы оскудеют и маятник качнётся в обратную сторону, заводы снова задымят производя необходимые блага и давая жертвам кризиса работу с куском хлеба. Следовательно любой экономический спад в мире хомоэкономикусов – явление временное, сокращаемое и облегчаемое правильным государственным вмешательством.

     

    13. Кризис в новой макромодели.

                Теперь рассмотрим в разрезе возможных негативных макропроцессов общество, производящее жизненные блага с преимущественным вкладом машин, а не только одной рабочей силой. Как уже было сказано, для такой макромодели пресловутый классический показатель ВВП теряет смысл, равно как и основанная на его динамике концепция кризиса. Но сей факт вовсе не отменяет то негативное состояние экономики, которое качественно отличается от фазы роста и полной занятости. Отказ от липовых факторов и признаков кардинально трансформирует только теоретическую модель депрессии и спада, вынуждая обращаться к «физике» общественных процессов и механизмов, напрямую связанной с предметом анализа, а не с его бухгалтерско-философским фантомом.
                (В известной притче про фрагментарное изучение слона мудрецы хотя бы ощупывали реальные части животного - хобот, ноги и хвост. Веди они себя как классические макроэкономисты, область их контакта со слоном ограничилась бы цифирками в бухгалтерских записях зверинца. Сколько монет ушло на сено, сколько заплатили посетители слоновника, сколько отдали за вывоз навоза, на услуги ветеринара и пр. – это и будет экономический фантом «слона». Когда реальный слон захворает, нормальная бухгалтерия его недомогание несомненно отразит, но лечение несчастного возможно только на основе биофизической модели животного, ни в коем случае не - бухгалтерской. Если, конечно, иметь целью излечение животного, а не «концы в воду». Именно поэтому в современном мире победившей номенклатурно-буржуазной деспотии депрессивные общества лечат от кризиса, исключительно, по рецептам светил экономической теории.)
                Объективным и логичным показателем степени недомогания рассматриваемой здесь «физической» макромодели (люди плюс машины) будет процент безработных и простаивающей/незагруженной техники, а так же доля госрасходов и издержек бизнеса, идущих на содержание фиктивных рабочих мест (лишних чиновников, вечных студентов, молодых пенсионеров и пр.) - образующих безработицу скрытую. Остаётся только договориться: с какого уровня и при какой динамике невостребованности человеческой и технической биоэнергии - объявлять наступление кризиса.
                Далее, из любой поведенческой модели человека (хоть КЭТ, хоть СЛМ) следует, что значительная масса машин и людей может надолго лишиться работы (с заметным падением уровня жизни последних) по единственной причине – из-за испытываемого этой массой критического дефицита биоэнергии. Если такового не наблюдается, то не будет оснований для праздности и нищеты (как минимум, уж свои-то жизненные потребности люди всегда будут готовы удовлетворить, работая на себя и эксплуатируя соответствующую технику). Все известные кризисы укладываются в данную схему, различаясь только механизмами образования биоэнергетического дефицита, подразделяемыми на два типа - дефицит по природным (естественным) основаниям и – по структурным (искусственным).
                Свежий пример преимущественного действия природного фактора - современный Египет, на территории которого нет ни достаточных природных ресурсов (которые могли бы занять и прокормить более чем 80-ти миллионное население), ни мощных современных производств для работы на экспорт, кроме единственного – туристического сектора. Пока, в туриндустрии наблюдался бум, зарубежные доброхоты и кредиторы ссужали деньги на импорт (прежде всего – зерна), а миллионы египтян терпеливо сносили спартанскую жизнь в надежде на улучшения - общество как-то держалось в шаге от кризиса. Но стоило совсем немного поднять градус недовольства, как система посыпалась – бунт обрушил спрос на главную экспортную продукцию (туристическую) и напугал кредиторов, после чего обвал покатился по нарастающей. Сегодня от кризисного апофеоза, от голодного бунта горожан, страну пирамид спасает только реставрированная военная диктатура и экстренная финансовая помощь союзника - Саудовской Аравии. Аналогичный природный дефицит вносит существенный вклад в кризисы, поразившие сегодня и некоторые европейские страны, прежде всего – Грецию, Испанию, Португалию.
                Наглядный пример дефицита второго типа – структурного – ярко продемонстрировали 75 лет назад Соединённые Штаты Америки. В отличие от современного Египта, в США 20-х годов прошлого века имелось достаточно ресурсов и производственных мощностей для обеспечения всех граждан работой и полноценной потребительской корзиной. Тем не менее, миллионы американцев пережили тяжелейший кризис, бедствуя всё предвоенное десятилетие. Дело в том, что принадлежали вышеупомянутые ресурсы и производственные мощности не всем трудоспособным гражданам, а лишь небольшой их части (господствующему в то время буржуазному классу и подчинённой ему госноменклатуре). Этот хозяин государства был согласен расходовать свой капитал только на то, что могло быть рентабельно продано на рынке, и категорически не соглашался отдавать что-либо задаром. Эксплуатировать и тратить личный капитал себе в убыток ни один буржуй не хотел, да и не мог под угрозой банкротства и разорения – конкуренты не дремали.
                Оперативно и открыто разрешить коллизию между колоссальным богатством в руках немногих и массовой безработицей (разрешить структурный кризис прямым маневром/перераспределением частной собственности или её продуктов) – буржуазно-демократическая госэлита была не способна, поскольку являлась ставленником буржуазного класса и действовала строго в его шкурных интересах, охраняя прежде всего неприкосновенность крупной частной собственности. Поэтому Великая Депрессия и длилась почти десятилетия, сгубив миллионы жизней. В конечном счёте, перераспределение всё-таки произошло в силу естественных причин. Технический прогресс, вторая мировая война, инфляция и многократное увеличение госдолга – позволили правительству Т.Рузвельта за 15 лет мягко реквизировать, перераспределить и потратить на общественные нужды значительный объём ресурсов, достаточный для создания тысяч новых производств/бизнесов с миллионами дополнительных рабочих мест, на чём кризис и закончился.
                Богатый природными ресурсами, промышленно развитый СССР в конце 20-го века тоже умудрился накопить критический структурный дефицит, приведший к разрушительному кризису. Основная, непропорционально большая часть национального производства была сконцентрирована в тяжёлой промышленности и ВПК (номенклатурные кланы которой в то время политически доминировали и успешно «тянули одеяло на себя»). При этом, значительную долю потребительских товаров и пищевого сырья советское государство закупало за рубежом, щедро расходуя золотовалютные резервы и залезая в долги, в надежде на высокие нефтегазовые доходы. В отличие от США, в Союзе не было частного капитала, поэтому советская госэлита могла свободно маневрировать национальными ресурсами и производственными мощностями для предотвращения кризиса. Но этого сделано не было из-за крайней функциональной деградации советского руководства – авангарда номенклатурного общественного класса, за сорок мирных послевоенных лет разложившегося до состояния, когда на вершине власти доминировали - старческий маразм, отраслевая узколобость и прямое предательство. Не удивительно, что первое же серьёзное падение нефтяных цен обескровило потребительский сектор, на тот момент уже весьма значительный (в нём-то и сконцентрировался вышеупомянутый структурный дефицит), приведя СССР к фактической остановке национальной экономики. (Имевшее место предательство части советской госэлиты и внешнее деструктивное воздействие – были лишь способствующими факторами кризиса, но не - определяющими).
                Преемница СССР, постсоветская Россия, с момента основания также страдает хроническим структурным дефицитом (во многом унаследованного от советской экономики) поэтому испытывает такой же перманентный экономический кризис (если рассматривать состояние страны интегрально, усреднено по времени и по территории). А режим буржуазно-номенклатурной деспотии и весьма посредственная госэлита – максимально препятствуют структурным экономическим преобразованиям (перераспределению биоэнергии от избыточных секторов к дефицитным). Начавшийся в 2013-ом году спад российского производства (при далеко не худших внешних условиях и явно вразрез с радужными прогнозами) – лишь внешнее проявление этого хронически депрессивного состояния.
                Хотя за 20 лет капитализма значительная часть советского производственного комплекса была разрушена вместе с госмонополией на средства производства (что, казалось бы, открыло простор предпринимательской инициативе и устранению советских перекосов), освобождённые ресурсы не превратились в новые предприятия и рабочие места, а стали объектом извлечения сиюминутной экспортно-сырьевой сверхприбыли. Те же несырьевые производства, которые в России продолжают как-то работать или создаются вновь – облагаются высочайшими паразитическими налогами, балансируют на грани выживания и не способны конкурировать с импортом. Большинство рыночных ниш российской экономики оказались захвачены зарубежными производителями, а свои заводы, доставшиеся от СССР, новыми «эффективными собственниками» были порезаны на металлолом.
                Сегодня, на втором десятилетии 21-го века, естественным ходом вещей прокризисная ситуация в российской экономике только усугубляется. Что наглядно продемонстрировала её реакция на экономические санкции Запада. Природными ресурсами и производственными мощностями в России продолжает владеть каста жирных котов и сановников (основа буржуазной номенклатуры), продолжающих богатеть несмотря на рекордное имущественное расслоение общества, доселе нигде не встречавшееся. Механизация современного российского производства, хотя и не такая высокая, как в ЕС или США, но уже достаточна, чтобы при имеющемся фронте работы обеспечивать реальную занятость не более половины населения (а то и меньше). Когда российская казна располагала многомиллиардными нефтегазовыми сверхдоходами, вторую, избыточную половину трудящихся можно было держать на фиктивных рабочих местах (преимущественно – госбюджетных) и в производстве госэлитных псевдоблаг (изначально нерентабельных национальных мегапроектов, вроде Олимпиады и строительства жилья в мегаполисах). Хотя, тем самым достигалась рекордно низкая безработица, кризисные факторы сохранялись, год за годом воспроизводясь автоматически. Как только в 2013-ом сырьевые сверхдоходы упали, кризис в РФ принял открытую форму (в виде совокупности - девальвации рубля, бюджетного дефицита, падения производства, инфляции, роста безработицы и пр.).

     

    14. Негативный эффект оборота псевдоблаг и кризисный вклад глобализации.

                Машины, вытесняющие людей из процесса производства, и неприкосновенность частного капитала, обеспечивающая фиксацию безработных в статусе неимущих бедняков – лишь две части кризисного механизма. Ещё одна его составляющая - оборот псевдоблаг, по определению вызывающий безвозвратную потерю биоэнергии, прямо пропорциональную массе этого оборота. Это потеря увеличивает уже имеющийся дефицит (природный или структурный), повышая вероятность и глубину экономического кризиса.
                Согласно СЛМ-макромодели, феномен мусорного производства есть проявление нормальных, естественных человеческих свойств, реализуемых в развитых, комфортно живущих социальных системах. Согласно КЭТ этого феномена не существует. Поэтому, проверить выводы теории СЛМ (истинность концепции псевдоблаг) позволяют некоторые антикризисные проекты действующих буржуазно-номенклатурных госэлит, основанные на постулатах КЭТ и явно идущие вразрез с логикой СЛМ.
                Самый масштабный и показательный проект подобного рода - пресловутая «постиндустриальная экономика». Её КЭТ-учёные обсасывали с 90-х, суля человечеству устойчивый экономический рост, потенциально бесконечный, и близкую к полной занятость при любой, сколь угодно высокой степени механизации производства. Действительно, когда блага имеют единственную характеристику - степень их востребованности потребителями (полезность по КЭТ), и среди них есть категория благ нематериальных, с мизерной ресурсной составляющей (знания, услуги, виртуально-информационный продукт, развлечения и пр.), не подпадающие под явные физические ограничения (ресурсно-экологические), то значит их товарный оборот может расти бесконечно, а за ним, соответственно, и – производство с экономикой в целом, поглощая любую массу трудоспособного населения. Следует только обеспечить непрерывно растущий спрос на подобные блага, что КЭТ вполне допускает. (Отвечающим за экономическое развитие чиновникам надо только обеспечить три момента: полноту потребительского кошелька, низкую кредитную ставку, уверенностью народа и бизнеса в завтрашнем дне - а всё остальное невидимая рука, свобода предпринимательства и человеческий гений - сделают сам, оптимально балансируя и развивая сектор эфемерных товаров и услуг.)
                Как и прогнозирует теория СЛМ, чуда не случилось. Замечательный проект постиндустриального экономического роста\процветания уже скоро как два десятилетия никак не взлетит. Самым громким провалом был кризис пресловутых «доткомов». Оборот «цацок» и соответствующие сектора производства, конечно, выросли. Ряд «хайтековских» компаний, вроде Эппла, Гугла, Фейсбука и немногих других – здорово поднялись на этом обороте, но в целом «экономика знаний» до сих пор не заработала.
                Чему бесспорное свидетельство – состояние производственного сектора США – лидера «постиндустриализации» и «нематериального производства». Все два десятилетия наступившей «постиндустриальности» она всё явственнее проявляет признаки мировой финансовой пирамиды, при нулевом росте (если из ВВП убрать приписки), при множащихся внутренних структурных проблемах, в конце концов приведших к фактической революции – выборам «несистемного» президента Трампа, обещающего заняться именно теми проблемами, который американский «истеблишмент» привык заметать под ковёр . В то же время страны с высокой долей нормального промышленного производства, вроде Германии и Китая, чувствуют себя ни в пример лучше США, наглядно подтверждая вывод теории СЛМ о том, что оборот псевдоблаг и есть то самое явно неправильное, прокризисное использование « 9-ти миллионов занятых из 10-ти миллионов трудоспособных » (которого классическая теория, вообще, и Д.М.Кейнс, в частности – не допускают в принципе).
                Другой наглядный пример гипертрофированного сектора псевдоблаг (пузыря), раздувшегося и схлопнувшегося на наших глазах, внёся очевидный вклад в кризис 2008-го - бум жилищного строительства двух предшествующих лет, осчастлививший США и ряд развитых стран. До кризиса эксперты от экономики этот домостроительный бум всячески превозносили, государственные власти его всемерно поощряли (в частности, раскручивая биржевую игру с ипотечными облигациями, давая на них госгарантии). Именно массированное производство недвижимости 2006-2008 годов обеспечивало значительную долю экономического роста золотого миллиарда да и мира в целом, создавая миллионы дополнительных рабочих мест.
                Согласно теории СЛМ, этим бумом «невидимая рука рынка» лишь взводила пружину приближавшегося кризиса, поскольку вред от инвестиций в недвижимость был, фактически, плановым (основная масса жилплощади изначально шла по разряду излишней, бесполезной - достаточно только взглянуть на контингент основных её приобретателей - кредитуемых бедняков и спекулянтов). Что спад мгновенно выявил – как только у заметного числа хозяев и потенциальных покупателей кредитных новостроек снизились доходы, новое жильё сразу же повело себя как явное псевдоблаго – масса домов лишилась своих владельцев, а цены быстро покатилась вниз. Так, в одной только Испании к началу 2013-го оказался почти миллион нереализованных новых квартир.
                Прокризисный эффект оборота псевдоблаг усиливается его неустойчивостью. Потребитель физически не может отказаться от полезных благ или быстро заменить один необходимый продукт другим, в то время как смена предпочтений к цацкам проходит достаточно безболезненно, равно как и полный отказ от них. Поскольку современное производство отличается специализацией и взаимосвязанностью элементов, сбои в отдельных производственных цепочках из-за естественной потери интереса потребителей к какой-либо мусорной продукции, будут распространяться по всей системе волной остановок и рассогласований, затрагивая и производителей полезных благ. Благодаря пресловутой глобализации, эти кризисные волны распространяются по всему свету.
                Странам слаборазвитым, которым постиндустриальная экономика «знаний и услуг» изначально была не по плечу, КЭТ предлагает другой рецепт участия в постиндустриальном развитии, состоящий в привлечении иностранных инвестиций под экспортное производство, в расчёте на дешёвую местную рабочую силу и низкие налоги. Даже из общих соображений понятно (а практика это постоянно подтверждает), что развитие на бедных, перенаселённых территориях подобных производств общемировой кризис не устраняет, а лишь – перемещает его эпицентр, вызывая/усугубляя безработицу и спад в тех злосчастных регионах, откуда производство было «импортировано». Именно на констатации этой очевидной истины, которую в упор не желают видеть нобелевские лауреаты «экономических наук», построил свою предвыборную компанию новоизбранный американский президент Д.Трамп, и – победил, тем самым продемонстрировав - сколько в США живёт жертв глобализации.
                Мало того, миграция производств в третий мир усугубляет общий спад из-за пониженного уровня жизни новых работников, относительно их более высокооплачиваемых предшественников. Плюс, успешная реализация политики переманивания капитала неизбежно влияет на градус международной конфронтации, порождая военное противостояние, гонку вооружений и, в конце концов, не дай Бог, и сами войны (что, в совокупности, неминуемо влечёт значительные дополнительные издержки, только ухудшающие глобальный биоэнергетический баланс и усиливающие кризисный потенциал).
                Даже если обходится без вооружённых конфликтов, глобальное перераспределение производств со временем обязательно аукнется победителю экономического соревнования обнищанием проигравшей стороны, которую, дабы сохранить в качестве покупателя, первому придётся безвозмездно кредитовать. Как сегодня это делает Германия, субсидируя бедных еврососедей, а также - Китай, успешно перетянувший капиталы из ЕС и США, и теперь вынужденный складировать евро и доллары в своих золотовалютных резервах (в облигации стран-эмитентов), и без того уже избыточных.
                Открывшаяся в глобальной экономике возможность высокодоходного инвестирования в зарубежные производства усиливает неадекватность кейсианских рекомендаций, на которых сегодня базируются основные антикризисные стратегии. Например, если современный американец будет вкладываться в китайскую фабрику, а не в местную, и будет увеличивать потребление импортируемых китайских товаров, а не сделанных в США, то никакого положительного эффекта на занятость американцев и на антикризисный потенциал американского общества его действия не окажут. Напротив, эффект этих инвестиций будет отрицательным, учитывая «упущенную» занятость и рост экономики страны-конкурента.
                Явный промах Д.М.Кейнса и других экономистов первой половины 20-го века, даже не упомянувшего такую возможность, можно списать на специфику исторического момента. Вплоть до второй мировой войны инвестиции европейцев и американцев в зарубежное производство, вне пределов своих колоний и неоколоний, были редкой и безопасной экзотикой. Что утвердилось в классической теории, продолжающей упорно трактовать свободный международный переток ресурсов/капиталов, исключительно, в положительном, антикризисном ключе. Экспорт капиталов и технологий до сих пор подаётся с позиции обществ-гегемонов (метрополий - европейских и североамериканских) до самого последнего времени имевших от этих перетоков одни только бонусы, а также - с точки зрения транснациональных корпораций, стригущих бонусы и сегодня.
                Но кризис 2008-то, сильнее всего ударивший по Европе и США, погрязших в производстве псевдоблаг, экспортировавших в третий мир тысячи предприятий и залезших в триллионные долги, уже демонстрирует как быстро эти перетоки могут менять направление и как зыбка позиция мировых гегемонов. Стало очевидно, что разрекламированная глобализация не решает проблемы экономических спадов, ничего принципиального не меняя в их генерации, а лишь позволяя конкурентно перераспределять составляющие одного общего кризисного процесса (как бонусы так и издержки) между странами, участниками мирового рынка. Это косвенно подтверждают разгорающиеся по мере затягивания депрессии торговые и валютные войны, перечёркивающие базовые принципы открытого международного рынка.

     

    15. Кризисный прогноз.

                Достигнутые в начале 21-го века уровни каждого из трёх основных прокризисных факторов (по логике СЛМ) являются наивысшими в истории цивилизации. Во-первых, это – среднемировой жизненный уровень, который уже имеет значительный довесок псевдоблаг, доступных даже миллионам хронических безработных и бедняков из третьего мира. И этот довесок пока только увеличивается. Во-вторых, современное производство механизировано сильнее, чем когда бы то ни было, и его потребность в рабочих руках только сокращается, на фоне продолжающегося роста населения планеты. В-третьих, страны с дешёвой рабочей силой и низкими налогами продолжают наращивать производство, как за счёт переноса его из стран «золотого миллиарда», так и развивая своё собственное – под растущее благосостояние своих граждан.
                Распад социалистического лагеря и глобальная победа лагеря капитализма – гарантируют, что как-то менять ситуацию кардинально (перераспределять собственность, контролировать рождаемость и миграцию, ограничивать механизацию) нынешняя буржуазно-номенклатурная госэлита, монопольно господствующая в развитом мире, не имеет - ни возможности, ни желания. Всё это в совокупности, по логике СЛМ, и гарантирует продолжение современной экономической депрессии на неопределённый срок (если не произойдёт чего-то экстраординарного, масштаба мировой катастрофы). Данный прогноз в корне расходится с оптимистичными обещаниями КЭТ-учёных, постоянно наблюдающих «зелёные ростки».
                Посудите сами. В подобных рамочных условиях какой-либо существенный рост: производства, потребления, занятости - возможен, исключительно, за счёт увеличения оборота псевдоблаг (ведь благами полезными рынок и спрос - уже насыщены под завязку). То есть, высокопроизводительная экономика группы развитых стран может начать равномерно подрастать во всех своих элементах (не перекраивая рынок ростом одних за счёт падения других), только когда повсеместно поднимется спрос на псевдоблага, и лишние люди получат рабочие места в их производстве (как это обстояло с недвижимостью в 2005-2007). Но оборот побрякушек и мусора понижает биоэнергетику любого общества, тем самым ухудшая его конкурентную позиции относительно соседей по планете, имеющих меньший мусорный оборот (прежде всего, благодаря экономному содержанию лишних людей на подножном сельском корме). Поэтому конкурентное преимущество в ситуации подобного роста автоматически получают те участники глобальной экономики (при равных прочих условиях), кто принцип общего стимулирования нарушает, кто подрывает стратегию общего «мусорного» роста и тем самым толкает всю группу к экономическому спаду. Те же, кто работает против общей депрессии, кто упорно поддерживает оборот мишуры и продолжает щедро содержать лишних людей – при общем спаде оказываются в глухом тупике (без ресурсов, без капитала, без рабочих мест, с одними долгами и социальной напряжённостью). Своей настойчивостью они лишь укрепляют фундамент своего же неизбежного проигрыша конкурентам (под сладкие сказки о «новой, информационно-сервисной экономике», в которой кризис не возможен по определению и для которой всегда будет хватать природных ресурсов, в силу её минимального потребления). Страны же экономные, с высокой вероятностью восполнят кризисное сокращение мусорной компоненты своего экспорта за счёт переориентации производства на растущую (пользующуюся устойчивым спросом) номенклатуру и за счёт притока иностранного капитала, слетающегося на выгодные условия работы (на лучший биоэнергетический фон). В то время как страны-моты будут иметь синхронный спад во всех отраслях.
                Есть и другой важный момент. По изложенным выше основаниям, только на раскрутку оборота псевдоблаг и смогут повлиять классические кейнсианские антикризисные рецепты в случае их применения (предельное удешевление кредита, спасение казной банкротящихся производителей скупкой их безнадёжных долгов, и пр. - призванные корректировать предпочтения потребителей и инвесторов). На производство же полезное, достигшее предела платёжеспособного спроса, кейнсианское стимулирование не повлияет. Это мы сегодня и наблюдаем. В частности, основные усилия госэлит ЕС и США после кризиса 2008 оказываются замкнуты, исключительно, на «перезапуск» спроса на недвижимость и на реанимацию ценности фишек биржевой игры (фактическим обнулением процентных ставок и национализацией плохих долгов), минимально влияя на «реальный сектор», потребители которого давно уже удовлетворены под завязку.
                Как и прогнозировала теория СЛИ, макроэкономический антикризисный результат десятилетия подобных манипуляций оказался ничтожен. Несмотря на триллионы уже эмитированных и потраченных долларов/евро последовательно расширяется группа развитых западных экономик, которые, с одной стороны, всё делали по науке и годами демонстрировали большие экономические успехи под дружные овации КЭТ-экспертов, а с другой – вдруг оказались по уши в долгах (страны «ПИГ»). Плохие признаки давно подают Франция с Италией, растёт вероятность присоединения к компании бедолаг крупнейшей экономики мира – США, с её астрономическим государственным долгом (с которым президент Трам намерен бороться не на живот, а на смерть.)
                Завершая тему кризиса. Раз уж мы начали трепать реплику Д.М.Кейнса о правильном использовании капиталистами рабочей силы, доведём эту мысль до конца. По логике теории СЛМ, когда из 10 млн. трудоспособных используется только 9 млн., мы определённо можем сказать, что неправильно, прокризисно используется труд как минимум тех из них (вместе с работой соответствующих машин), кто за счёт механизации вытеснили из производственного процесса большую по численности массу работников, сделав их безработными, а также - кто заняты производством псевдоблаг. И чем больше доля этих «неправильно трудящихся», тем больнее, неустойчивее будет экономика в целом.

     

    16. Финансовый сектор экономики.

                Нормальное развитие любой научной теории предусматривает проведение экспериментов, проверяющих её ключевые положения. Пока СЛМ-обществоведение не признано официально, ему такая проверка не грозит, и нам, наряду с астрономами, остаётся анализировать только те события, которые генерируются естественным ходом событий. Расширение спектра таких событий и феноменов, доступных экономическому СЛМ-анализу, происходит при конкретизации теории в направлении наиболее показательных и информативных сущностей, к которым, в частности, относятся финансовые инструменты (деньги).
                Как уже было сказано, теория СЛМ определяет деньги полезным для жизнедеятельности человека инструментом, но не критичным, с умеренной, вторичной экономической значимостью. В лучшем случае, они являются хорошим индикатором происходящего и инструментом перераспределения. Подобная оценка в корне расходится с традиционными представлениями, относящими деньги к категории наиболее влиятельных экономических сущностей/факторов. Например, последний серьёзный кризис 2008-го экономические светила первые пару лет упорно пытались представить сугубо финансовым, кредитно-бухгалтерским недомоганием.
                Другим характерным примером явно преувеличенной значимости денег является классическая трактовка инфляции как, исключительно, монетарного феномена (результата неумеренной эмиссией): «…Политики часто возлагают вину за инфляцию на алчных предпринимателей, могущественные профсоюзы, крупные нефтяные компании, иностранцев. Однако подобные уловки - не более чем средство отвлечь общественное мнение от истинных причин инфляции. И экономическая теория, и исторический опыт показывают, что инфляция возникает в силу всего лишь одной-единственной причины - быстрого роста денежной массы.» (АЗБУКА ЭКОНОМИКИ Р. Строуп, Дж. Гвартни).
                История же знает массу случаев неэмиссионного обесценивания денег. Самый последний и весьма показательный происходил у нас на глазах, когда в начале 90-х советские рубли превращались в резаную бумагу. Всем, думаю, хорошо запомнилась избитая мантра того времени, кочевавшая по публичным выступлениям высокопоставленных российских «либеральных экономистов», внушавшим растерянным гражданам уверенность в завтрашнем дне пересказом основ монетаризма: если в национальном финансовом обороте останется всего один рубль, то его стоимость неизбежно станет равна многим миллиардам долларов (в противном случае как же он один обслужит товарооборот целой страны!). Следовательно, контролируя печатный станок государство полностью контролирует и ценность рубля, поэтому граждане могут не бояться за свои рублёвые сбережения - инфляция «деревянного» находится в надёжных руках новой демократической власти, действующей в полном соответствии с проверенной экономической наукой.
                Той же простой «истиной» руководствовалась группировка либеральных реформаторов во главе с Е.Гайдаром, когда прогнозировала результаты своей первой рыночной реформы – приватизация торговли и либерализация цен. Ими бралось в расчёт лишь соотношение накопленной к концу 80-х в РСФСР соврублёвой массы к среднему товарообороту на тот момент. Получалось, что для баланса товаров-рублей было вполне достаточно терпимого, двукратного роста цен, после чего, как обещали учебники, инфляция рубля должна была бы остановиться «физически». Но проведённый натурный эксперимент показал, что в новой, постсоветской реальности вес туземных денег определяется не монетарными формулками, а ценниками в обменных пунктах. Будут давать в обменнике миллиард долларов за рубль, будет рубль стоить миллиард. А если никто не будет давать больше доллара за килограмм рублей, каким бы объёмным российский товарооборот не был, курс рубля везде будет равен 1кг резаной бумаги за доллар США. (За 1991-1995 в РФ цены выросли, примерно, в 4500 раз, за один только 1992 год - в 26 раз. Аналогично гиперифляционно в тот период вели себя новые национальные деньги и других постсоветских государств – Украины, Казахстана, Белоруссии (везде, где ещё не была введена жёсткая привязка национальной валюты к доллару США, обеспеченная кредитами западных держав и МВФ.) Также, абсолютно несовместимым с выкладками КЭТ оказался и натуральный товарообмен (бартер), расцветший на руинах постсоветских финансовых систем.
                За прошедшие два десятилетия (после смерти соврубля) была написана гора КЭТ-трудов на тему постсоветского экономического краха (нельзя же было в школьных и вузовских учебниках совсем умолчать о революционных событиях, сопровождавших рождение Свободной России!). Но явная демагогия, разноголосица и скороговорка - которые царят в этих публикациях, показывают как сильно учёные-экономисты хотели бы забыть 90-е годы со всем их бурным содержимым, списать произошедшее на досадное недоразумение, портящее красивую картину единственно верного учения, всепобеждающей КЭТ. (Хотя, казалось бы, настоящие исследователи должны гоняться за аномальным и переменчивым, способным дать максимум новой информации за минимальный отрезок времени.) Солидарно-либеральное обществоведение, напротив, никаких проблем с трактовкой денег и их приключениями в бурной новейшей истории не испытывает, внятно и логично объясняя даже такие иррациональные феномены как наша гиперинфляция начала 90-х.

                Возвращаясь к трактовке денег. Теория СЛМ анализирует все объекты и состояния обитаемого материального мира, прежде всего, в разрезе четырёх основных показателей: двух биоэнергетических компонент (энергии и информации) и двух типов человеческой мотивации (солидарной и либеральной). Предполагается, что распределение этих четырёх характеристик по исследуемому классу объектов будет определять формирование и всех вторичных социально-экономических свойств/состояний данного класса, включая и - актуальные с обществоведческой точки зрения. Полное распределение наглядно отражает диаграмма в системе двух координат, где по оси абсцисс (Х) фиксируется солидарно-либеральное качество объекта (в данном случае – денег), а по оси ординат (У) – соотношение его энергетической и информационной компонент (Рис. 1).




                Пройдёмся по четырём характерным точкам диаграммы, по её вершинам. В начале координат, в точке 0, будут располагаться сугубо энергетические/материальные объекты (с нулевой информационной компонентой), присутствующие в экономическом обороте благодаря мотивации, исключительно, либерального типа (при полном отсутствии мотивации солидарной). В следующей характерной точке (2) на оси Х мы будем иметь максимум солидарного типа (его вклад в мотивацию равен 100%), в сочетании с чисто энергетической/материальной природой объекта. В точке 8 расположатся чисто информационные и, одновременно, чисто солидарные сущности/объекты. И, наконец, в точке 6 на оси У окажется сочетание сугубо либерального типа с чистой информационностью. Поскольку в вершинах диаграммы находятся сочетания предельных значений, все возможные варианты объектов (комбинаций их характеристик) разместятся в квадрате 0-2-8-6. Их-то и проанализируем начиная с распределения денежного свойства вдоль оси абсцисс.

     

    17. Диапазон денежной мотивации.

                Очевидно, что система расчётов, использующая определённую денежную единицу, будет устойчиво функционировать (продавцы будут поголовно и добровольно менять свои товары на эту «деньгу») только тогда, когда последняя обладает устойчивой ценностью, когда она безотказно мотивирует любого принимать её к расчёту по номиналу. Раз мотивация у нас складывается из двух типов – из солидарной и либеральной, то для поддержания фиксированной ценности денежной единицы уменьшение одной компоненты должно обязательно компенсироваться увеличением другой.
                Либеральная мотивация пользователей неких денег означает, что в самом денежном объекте/монете содержится определённый фактор/благо, интересующий лично (либерально) любого из получателей платежей, вне зависимости от мнения остального общества по поводу ценности используемой в сделке монеты (при нулевом денежном солидаризме общества относительно данного денежного инструмента). Например, номинируемые собственным весом архаичные соляные деньги (бруски соли) обладают стопроцентной либеральной потребительской ценностью, заключённой в самом материале «монеты», удовлетворяющем постоянную естественную человеческую потребность в «НатрийХлоре». Тем же свойством гарантированного личного удовлетворения получателя «монеты» обладают и «деньги» любых бартерных платежей/расчётов, для участников которых солидарные гарантии ценности принимаемых «платежей» не актуальны, поскольку оплачивается проданный товар всегда конкретным благом/товаром, готовым к употреблению, а не его условным эквивалентом (кстати, соляные деньги тоже представляют собой натуральный бартер). На приведённой диаграмме значение координаты Х чисто либеральных денег и бартера будет равно нулю.
                Другая, солидарная составляющая ценности денег заключается в общественной гарантии отоваривания номинального денежного эквивалента, вне зависимости от личных потребностей и мнения получателя платежа. 100% подобной ценности «монеты» означает, что последняя, сама по себе, как самостоятельный предмет, абсолютно никому не интересна в принципе, поэтому является деньгами строго в период действия данной гарантии. Нет гарантии – моносолидарная монета мгновенно превращается в мусор. На приведённой диаграмме координата Х чисто солидарных денег будет соответствовать точке 2.
                Популярные денежные драгметаллы - золото и серебро – расположатся в окрестности промежуточной точки 1, поскольку их бытовое, личное потребление, хотя и имеет место, но достаточно ограничено и некритично для жизнедеятельности хомо-сапиенсов (в отличие от той же соли), а существенная доля привлекательности/ценности возникает благодаря специфической украшающей способности, которая за тысячелетия сформировала общечеловеческий денежный солидаризм, существенно дополняющий первую, либеральную компоненту (плюс, разумеется, общетехническая потребность). Сумма этих двух мотиваций - от Адама и по сей день обеспечивает достаточно устойчивую денежную ценность драгметаллов.
                В точке 2 оси Х должно было бы находиться вещество с уникальным сочетанием свойств. Как деньги оно бы шло на вес (делилось произвольно, не теряя ценности), ни как не употреблялось бы в быту и в промышленности, но при этом устойчиво ценилось бы солидарно. Пока человечество такого вещества ещё не нашло.

     

    18. Информационные деньги – свои и чужие.

                Теперь рассмотрим ось ординат, вдоль которой свойство денежного предмета изменяется от чисто энергетического(материального), в точке 0, до чисто информационного, в точке 6. При условном разделении товарообменных сущностей на деньги и товары (явно неденежные предметы) традиционно применяется критерий, объединяющий однородность и оборачиваемость (чем больше однотипных предметов и чем с большей частотой меняют своих владельцев в процессе рыночного товарообмена, сохраняя при этом свою физическую форму, тем в большей степени данный вид товара обладает свойством денежности, тем справедливее он именуется финансовым инструментом). Максимально отвечают этому критерию (хранят форму, ценность и оборачиваемость) сугубо материальная сущность - драгметаллы. Информация же в принципе не может служить многократно обмениваемым товаром (его значимой компонентой) из-за возможности неограниченного копирования и распространения. Поэтому единственным значимым информационным элементом денежных объектов могут быть лишь их формальные реквизиты (номинал, эмитент и пр.), ничего сами по себе не стоящие.
                Вышеупомянутые – соль или драгметаллы, когда они в денежных операциях идут на вес, по своей потребительской цене, представляют собой деньги с нулевой информационной составляющей. На оси У располагаться такие «монеты» будут в точке 0. Если эмитент в погоне за прибылью захочет приподнять свою суверенную монету по оси ординат от нулевой отметки, уменьшив её материальную начинку с сохранением номинальной стоимости, ему придётся каким-то способом обеспечить рост её координаты Х (рост солидарной мотивации её пользователей от первоначального, «природного» значения). Поэтому, чем меньше в деньгах будет денежного материала и чем больше относительная доля информации (не представляющая, как уже говорилось, никакой ценности сама по себе), при неизменном номинале денег, тем выше должна быть солидарная поддержка их оборота, компенсирующая падение либеральной привлекательности (иначе стоимость их виртуальной компоненты никогда не поднимется выше нуля, и монета будет продолжать цениться лишь по её металлической начинке).
                Процесс последовательной порчи своей национальной монеты в погоне за прибылью эмитента формирует восходящий из точки 1 график 1-5-8 (штамповка всё более лёгких монет, номинал которых сохраняется при падающем удельном содержании драгметалла). В пределе процесса облегчения, в точке 8, находятся чисто информационные объекты-деньги с нулевой материальной ценностью и, соответственно, с мизерной стоимостью изготовления и обращения. Эмиссия таких денег даёт эмитенту максимальный доход, близкий к номинальному тиражу дензнаков. Но солидарная поддержка обращения таких «пустых» денег со стороны использующего их общества, требуется максимальная, обеспечиваемая только сильным государством-эмитентом (обычно с помощью карательных органов, вколачивающих в подданных солидарную любовь к информационной национальной валюте).
                Из чего следует важный вывод - использование в национальной финансовой системе суверенных нематериальных денег (точка 8) возможно только в достаточно солидарных обществах, обладающих сильной государственной властью. Эффективная система денежных расчётов не является для госэлиты вопросом жизни и смерти, обычно эффективное централизованное государство выстраивается по иным, куда более критичным мотивам (неденежным), а экономичные информационные деньги в нём вводятся уже потом, благодаря открывающимся возможностям жёстко солидаризированного общества. Именно это и позволило таким государствам как средневековый императорский Китай вводить в обращение наиболее выгодные казне информационно-солидарные деньги (медные, бумажные), в дальнейшем ставшие нормой вместе со строгими мерами по защите государственной денежной монополии.
                Возможен и принципиально иной вариант чисто информационных денег (точка 6), не требующих солидарной поддержки со стороны общества их пользователей, поскольку за ценность этих денег отвечает другое, зарубежное государство (предложением на международный рынок соответствующей товарной массы и кар за подделку). Физически это означает, что в стране обращаются информационные деньги другого государства (Как, например, в России – инвалюта - евро или доллар). Соответственно, если драгметаллическую монету начинает чеканить иностранное государство, постепенно облегчая её относительно номинала, то с точки зрения использующих её иностранцев данный процесс сформирует восходящий график 1-3-6.
                Промежуточные точки отрезка 6-8 соответствуют чисто информационным деньгам с зарубежной поддержкой – от нуля до 100%. Реализуется эта поддержка популярными ныне «золотовалютными резервами». Пользующееся ими государство-эмитент компенсирует некоторым запасом твёрдой валюты свою импотенцию в деле денежной солидаризации граждан. Чем сильнее импотенция, тем выше должна быть и степень резервирования. В границах треугольника 1-8-6 расположатся все возможные степени поддержки своей солидарной денежной компоненты – чужой). На отрезке 1-5-8 такое замещение равно нулю, на отрезке 1-4-7 – 50%, и на отрезке 1-3-6 обращающиеся в обществе монеты на 100% обеспечиваются чужой солидарной поддержкой, фактически являясь валютными талонами на предъявителя (выпущенными строго на сумму валютных резервов, выведенных из оборота и принадлежащих данному обществу).
                В треугольнике 0-1-6 расположатся все расчётные инструменты, в принципе не требующие национальной солидаризации участников рынка, такие как: бартер и его драгметаллическая разновидность, инвалюта и валютные талоны со 100% резервированием. Несомненным плюсом таких денег является их надёжность (независимость от местных условий) – они будут приниматься продавцами и на развалинах государственности, при полной анархии (при нулевой общественной поддержке национальной финансовой системы). Но платить за безотказность таких денег обществу придётся звонкой монетой, прямо пропорционально обращаемой денежной массе (в меру интенсивности внутреннего товарооборота). Ведь такие деньги, во-первых, обществу надо где-то купить, во-вторых, ему придётся забыть про собственный эмиссионный доход.
                Неудобство бартера, высокая стоимость драгметаллов и инвалюты, и другие общественные издержки надёжных «либеральных» денег - последовательно уменьшаются по мере приближения структуры денежного инструмента к точке 8, к «дешёвым», суверенным солидарно-информационным деньгам. Но платить за сокращение издержек системы расчётов теперь приходится её неустойчивостью, чувствительностью к социальным и прочим катаклизмам, нейтрализуемым только сильной государственной властью (заставляющей граждан кнутом и пряником ценить их национальные деньги).

     

    19. Связь формы денег с общественной формацией.

                В пользу достоверности вышеизложенной СЛМ-трактовки денег говорит вся история нашей цивилизации. Когда первые государства только закладывались, повсеместно господствовала бартерная система натурального обмена, постепенно, «либерально-рыночно», развивавшаяся в направлении уменьшения торговых издержек за счёт использования всё более удобных «денежных товаров». Лидерами этого процесса по очевидным причинам сначала стали драгоценные металлы - золото и серебро (дорого, компактно, не гниёт и пользуется устойчивым спросом, являясь, фактически, тем же бартером, только немного сдвинутым в солидарную область извечным ажиотажным интересом хомо-сапиенсов к «презренному металлу»). Далее, когда чеканка монет стала государственной монополией, в погоне за казённой прибылью начался логичный процесс облегчения денег до полной их эфемерности/информационности.
                Новейшая история знает массу примеров и обратного процесса - как только государство, уже успевшее обзавестись собственными нематериальными деньгами, начинает сыпаться, дробиться, превращается в гуляй-поле, его информационно-солидарные «монеты», мгновенно обесцениваются вне зависимости от их оборачиваемой массы. Так в 90-91 году на всей территории бывшего СССР начался формационный переход из социализма (номенклатурной деспотии) в деспотию буржуазно-номенклатурную, через фазу фактической феодальной раздробленности (через взрывную демонополизацию государства). Сильное, централизованное советское государство развалилось на группу предельно рыхлых «молодых демократий», абсолютно импотентных в части производства общественных благ и защиты госинтересов, управляемых пёстрыми сборными шкурников (номенклатурщиков, бандитов, нуворишей, засланцев и пр.)
                Все социалистические «хозяйствующие субъекты» - вчерашние «винтики» единого советского производственно-потребительского механизма, имевшие строгие обязательства по товарному обеспечению национальной валюты (соврубля), вдруг стали самостоятельными рыночными субъектами, никому ни чем не обязанными. Аналогичные деструктивные изменения происходили и во властных структурах, призванных силой защищать национальную денежную единицу и централизованную систему денежного обращения (например, фальшивые «чеченские авизо» тогда обналичивались в Москве на миллиарды рублей, местные республиканские власти самостоятельно «рисовали» своим банкам многомиллиардные рублёвые кредиты, занимаясь фактической эмиссией, в то время как простым гражданам было физически невозможно переслать деньги из одного города в другой).
                Из фигурирующей в теории СЛМ поведенческой модели человека следует наличие сильной положительной обратной связи между мотивацией к разрушению информационно-солидарного денежного оборота и - степенью его разрухи. Поскольку наибольшую выгоду (наименьшие потери) в разрушающемся государстве будут иметь те субъекты рынка, кто первыми откажется от солидарной дисциплины: начнёт подделывать рисованные деньги, неограниченно их эмитировать, избавляться от них в пользу иностранной валюты и товарных запасов. Что и гарантирует обвальную ликвидацию чисто информационного расчётного инструмента (коллапс национальной финансовой системы) как только зашатается его общественная поддержка участниками рынка, свободными от давления государства.
                До «либерального» распада социалистических – экономики и государственности, в начале 90-х, положение советского рубля в СЛМ-координатах соответствовало точке 8 (как нормальной суверенной информационно-солидарной денежной единицы, ценность которой на 100% обеспечивается государственными – принуждением и ресурсами). После сваливания российского общества (скелета СССР) из социализма в переходный анархо-феодальный бардак, единственными работающими здесь деньгами могло быть только подмножество сущностей, ограниченных треугольником 0-1-6. То есть, в новой постсоветской реальности ходить бумажный рубль (теперь уже - российский) мог лишь в качестве валютного талона со 100% покрытием з\в резервами (точка 6). Но при ничтожных валютных запасах ельцинской России ценность рубля-талона (в количестве, доставшемся от советской власти) логично устремилась к нулю, порождая феномен гиперинфляции, хотя на любом отрезке гиперинфляционной спирали рублёвая масса (в текущих ценах) всегда была многократно меньше той, которую по монетарным формулкам КЭТ-учебников рассчитал Гайдар и Ко, которая могла была бы обеспечить наблюдавшийся взлёт цен.
                Именно по такой технологии в конце 90-х в России образовался денежный вакуум, механизм которого КЭТ не понимает в принципе. Советско-российские информационные рубли, по своей сути несовместимые с новым состоянием общества, пошли на вес, а других денег, отвечающих реалиям новой, предельно десолидарной, раздробленной «разгосударственной» рыночной экономики (золота, инвалюты или её талонов), на постсоветском пространстве ещё физически не существовало в том количестве, которое смогло бы обслуживать текущий товарооборот. Соответственно, логичной реакцией экономики на возникший денежный вакуум стал натуральный товарообмен, несмотря на его колоссальные издержки (как единственно возможная форма торговли при остром денежном дефиците и физической невозможности государства эмитировать какие-либо устойчивые/стоящие деньги). Существовал же бартер строго до тех пор, пока финансовый оборот российской экономики не наполнился новыми расчётными инструментами, имеющими универсальную ценность: чужой валютой, валютными талонами ЦБ России и денежными суррогатами, вроде векселей и взаимозачётов, ценность которых гарантировалась товарным покрытием их эмитернов.
                Сравним эту СЛМ-версию бартера с объяснениями авангарда российской экономической мысли - Государственного Университета «Высшая Школа Экономики». В частности, его профессора Липсица И.В., уже десятилетие стереотипно излагающего в школьном и вузовском - учебниках «Экономики» процесс замены тупиковой советской «командной экономической системы» на здоровую «рыночную», сопровождавшийся феноменом масштабного бартерного рынка. Начинается всё, по версии уважаемого профессора, с неспособности социалистической экономики создавать достаточный объём потребительских благ, от чего, в тогда ещё советском обществе создаётся острый товарный дефицит (очереди, пустые полки, народное недовольство и пр.) за которым наступает период бартерного обмена: "... в России, в конце 1991 г. на пороге экономических реформ дефицит всех товаров стал настолько острым, что обычные деньги перестали быть полезными - огромная доля торговли пошла на основе бартера. И тут же выявились новые денежные товары (автомобили, лес, сталь, бензин, мясо) на которые можно было выменять всё что нужно..." Эта натурально-обменная архаика, как учит тот же учебник, длится до тех пор, пока преобразование командной экономики в - капиталистическую не начинает давать свои плоды. Животворящие рыночные механизмы восстанавливают «невидимой рукой» бездефицитный рынок, товары снова выпускаются, магазины наполняются, деньги снова котируются, бартер сходит на нет.
                Абсурдность изложенной ВШЭ-версии порождения бартера товарным дефицитом становится очевидной даже из самих же КЭТ-учебников, после прочтения глав, посвященных теории денежного обращения. Они не содержат ни малейших намёков на возможность отказа от пользования деньгами из-за нехватки товара. Это не следует ни из одной формулы или соотношения. В самом худшем случае получается лишь высокая инфляция и избыток денег, а вовсе не их отсутствие. И вдруг такой пассаж - не хватает товаров, значит - деньги долой! (Что, кстати, противоречит и реальным событиям тех дней. Ведь даже в самый разгар бартерного оборота никто в России не отказывался продавать товар за деньги – за наличную валюту, за – безналичную - через надёжные зарубежные счета, и за простые наличные рубли, которые не застрянут в банке, которые сразу можно превратить в зарплату и рассчитаться с поставщиками. И за безналичные рубли вполне успешно шла торговля – в промежутках между банковскими кризисами и обвалами курса рубля, когда стабилизировалось его валютное покрытие. Кроме того, именно с периодом начала бартера совпал бум российских бирж, что тоже никак не вяжется с «острым товарным дефицитом».
                Понятно, зачем профессора из ВШЭ пропихивают товарный дефицит в первопричину возникновения бартерного рынка и краха советского рубля. Эта нехитрая манипуляция позволяет выстраивать красивую, идеологически грамотную причинно-следственную цепь, выводящую все беды независимой России из порочного социализма и его тупиковой «командно-административной» экономики, ловко вынося за скобки тему развала страны и соучастия в нём когорты перестроечных шарлатанов-реформаторов, включая и их абсолютно бездарное экономическое крыло. Последнему в новой, капиталистической России положены только лавры, поскольку именно эти «учёные» обосновали переход к рынку, который, в свою очередь, победил дефицит и породил новые, работающие деньги, которые, правда, достались далеко не всем. Но вины реформаторов здесь нет, поскольку дефицит устроили ещё коммунисты, чем и сгубили народные рублёвый сбережения.
                Как видим, СЛМ-трактовка бартерного периода куда более соответствует монетарной теории и здравому смыслу, нежели КЭТ-версия, при этом совершенно не оскорбляя «историческую память». Хотя деяния экономистов-реформаторов и их научную квалификацию она девальвирует до преступной некомпетентности, существенно усугубившей социальный кризис в распадавшемся СССР.

     

    20. Капиталистические будни российского рубля.

                Особенности поведения российского рублёвого оборота, наблюдавшиеся все два десятилетия «путинской стабилизации», полностью подтверждают состоятельность СЛМ-трактовки денег и неадекватность классической теории. Рассмотрим только два российских денежных феномена, наиболее протяженных и «выпуклых», в трактовке которых СЛМ принципиально расходится с официальной версией. Первый феномен - постоянная, двузначная инфляция (не только в докризисные тучные годы и в разгар экономического спада, но и в условиях послекризисной депрессии 2013-го). Второй феномен - такое же постоянное «укрепление рубля», синхронное с инфляцией.
                В отличие от путаных официальных объяснений гиперинфляции и бартера, завизированных профессорами экономики, КЭТ-версии феноменов - инфляции и укрепления рубля - чётко сформулированы и преподносятся обществу в единственной редакции, которая поддерживается абсолютно всем экспертным сообществом, включая и оппозиционных кремлю экономистов – как левых, так и правых. Россиянам уже плешь проели рассказами об ускоренном росте рублёвой массы относительно массы товарной, порождаемым притоком валюты извне, а также – про титанические усилия Минфина и ЦБ, из года год стерилизующих этот токсичной излишек. Рассказы, кстати, имеют международный сертификат – на пике своей борьбы с «избыточной денежной массой», в 2007-ом году, самый видный стерилизатор - А.Л.Кудрин, был объявлен лучшим в мире министром финансов.
                Три основных момента заставляют сомневаться в корректности официальной версии происходящего.
                Первый – явно антиинфляционное соотношение объёма рублёвой массы к внутреннему валовому продукту России (ВВП). За восемь лет, с 2000 по 2008, это соотношение довольно плавно нарастало с 13% до 30% (денежная масса росла при явно драконовских ставках рефинансирования ЦБ от 40 до 20-ти %). Поскольку нормальное денежное покрытие ВВП для промышленно развитых капиталистических стран близко к 100% (соотношение 1:1), и оно при ставках рефинансирования меньше 10% позволяет поддерживать инфляцию в пределах единиц процентов и ниже, России давно уже следовало столкнуться с сильнейшей дефляцией из-за острого денежного дефицита, а уж никак не с двузначной инфляцией (это гарантирует любой учебник по КЭТ).
                Второй момент – принципиально новое, невиданное в новейшей российской истории сочетание макроэкономических параметров (динамики денежной массы и инфляции) сложившееся в кризисный период в России. Если мы посмотрим на рост рублёвой массы за предкризисные три года – 2006-2008 – то, действительно, увидим её довольно равномерное увеличение. Которое, в среднем, за месяц, до июля 2009 (за 30 месяцев), составляло около 250 миллиардов рублей, идя со скоростью 2% месячного прироста. При этом реальная месячная инфляция за тот же период была, в среднем, тоже под два процента (что и служило главным аргументом доморощенных КЭТ-экономистов за истинность их легенды).
                Но с наступлением кризиса прирост денежной массы обнулился – приток валюты сменился оттоком, поэтому ЦБ прекратил печатать рубли для выкупа излишка валюты. Но, что и примечательно, при этом наша месячная инфляция осталась без изменения – в районе тех же 2%, дополнительно подскакивая в период девальвации. То есть, за первые 12 кризисных месяцев в российской экономике шло накопление антиинфляционного фактора (происходило инфляционное сжатие рублёвой денежной массы, инфляция шла без эмиссии). Этого фактора, с поправкой на упавший курс рубля, к началу 2009-го накопилось более 60-ти миллиардов долларов. Но - о чудо! - никакого антиинфляционного эффекта это не вызвало.
                Третий странный момент – всегда синхронное с инфляцией «укрепление» рубля. (Хотя эти процессы абсолютно не связаны.) Позволю напомнить, что известный КЭТ-параметр - «сила» национальных денег (синонимом т.н. «реального курса») численно определяется как отношение стоимости одинаковых товарных корзин двух стран в местных валютах, поделённое на соотношение стоимости этих валют (на их обменный курс). Если в странеА цена товаров в местной валютеА вдруг вырастает, например, в два раза, а в странеБ цена товаров в валютеБ не меняется, и при этом не меняется обменный курс валют А и Б, значит сила валютыА относительно валютыБ удвоилась, а сила валютыБ уменьшилась относительно валютыА на 50%. Идентичное усиление валютыА будет и в том случае, если на валютной бирже удвоится цена валютыА в валютеБ, без изменений внутренних цен обоих стран.
                Для наглядности СЛМ-трактовки феноменов нашей непобедимой инфляции и всегда синхронного с ней укрепления рубля (а также - смысла пропагандистской шумихи вокруг обоих) - воспользуемся простейшей аналогией – экономической конфигурацией из пары двух условных стран. Первая – богатые, сильные США. Вторая страна - нищий, феодальный Афганистан. Пусть в обоих обществах роль денег выполняет американский доллар, а совпадающая по номенклатуре производимая товарная масса (пригодная для расчёта силы денег) выражается в условных «баранах». Очевидно, что показателя обменного курса валют США и Афгана в данной конфигурации нет, как, естественно, нет и никакой относительной «силы денег», поскольку везде ходит один и тот же доллар. Есть только разница цен на «баранов» - дорогих американских и дешёвых афганских. Поэтому, если цена афганских баранов начнёт меняется по каким-либо местным причинам (падёж, неурожай/урожай, смута и т.д.), то единственным корректным определением этого процесса и будет «изменение внутренней цены», обусловленное сугубо местными, локальными отношениями афганских покупателей и продавцов баранины. Пытаться примешивать сюда какие-либо монетарные факторы и параметры, вроде инфляции (в её классической трактовке – из-за избытка денег) – натурально грешить против истины.
                Чисто местное изменение внутренней цены может происзойти в том случае, если в условный Афганистан по какой либо причине вдруг хлынет бурный (по местным меркам) долларовый поток. Вызовет ли это взрывной рост внутренних бараньих цен по известной формуле баланса товарно-денежного оборота? Естественно - нет, поскольку афганские бараны - не единственный товар, который можно будет купить за дополнительные доллары. Понятно, что недоедавшие местной баранины туземцы теперь смогут её докупить, от чего бараны несколько подорожают, но вряд ли этот прирост потребления будет столько велик, что породит острый дефицит и взметнёт цены баранины до небес, чем и поглотит весь приток валюты. Случится другое - в резко разбогатевший Афганистан валом потекут импортные продукты, конкурирующие с местной бараниной и сдерживающие афганских пастухов от значительного повышения цен даже при росте спроса. Плюс, и сами богатые афганцы начнут вывозить из страны лишние доллары, неотоваренные на Родине, например, отдыхая на курортах, покупая недвижимость, вкладываясь в акции зарубежных компаний и т.д. То есть, либо вслед за долларами в Афганистан придёт товар, либо лишние доллары уйдут за этим товаром из Афгана, но при любом раскладе, баланс товаров/денег на внутриафганском рынке баранины останется близким к традиционному. Какая бы астрономическая масса долларов не обрушилась на Афганистан, в Кабуле под ногами они никогда валяться не будут, а местные бараны никогда не станут «золотыми». Соответственно, в такой финансовой конфигурации, из-за местного долларового изобилия никакой местной инфляции и никакого местного «реального курса денег» - локализованных внутри Афганистана, возникнуть не может (с тем же успехом местную, отличную от ЦБ-шной, рублёвую инфляцию и «реальный курс рубля» можно искать в отдельно взятом московском супермаркете).
                Теперь рассмотрим новую, модель афгано-американских финансов - двувалютную, создаваемую введением в неё дополнительного денежного инструмента – местного «Афгани». Пусть марионеточному кабульскому правительству США или МВФ дадут долларовый кредит, который ляжет на счета американских же банков и послужит золотовалютным резервом Афганистана. Под этот резерв в Кабуле печатаются национальные афгани с фиксированной привязкой к доллару (через покупку-продажу в казённых обменниках по установленному курсу), которые будут участвовать в денежном обороте Афганистана наравне с долларом. По логике СЛМ, никакого иного варианта собственных информационных (бумажных) денег, кроме как валютный талон, для полуфеодальной страны не существует.

                Очевидно, что введение туземного талона на доллар ничего принципиального не меняет в исходной, одновалютной финансовой конфигурации двух стран (США плюс Афганистан). Эмиссия талонов-афгани, в силу её незначительного объёма, жёсткой локализации и привязки к резервам, практически не увеличивает глобальную денежную массу (долларов плюс афгани). Никакой инфляции от этого произойти не может. Тем более, что валютное покрытие талонов-афгани резервируется на банковских счетах и замедляет свою оборачиваемость, долларовую массу поджимая. Как видим, нет ни малейших оснований вводить во взаимоотношения доллара и его афганского талона какие либо иные параметры, кроме единственного - директивно устанавливаемого обменного курса талона. Поэтому, если что-то вынуждает афганский рынок повышать цену на местных баранов, то, как и в одновалютной конфигурации, это будет лишь подорожанием конкретного товара, синхронно происходящее как в талонах, так и в долларах, и ничем более.
                Но введение национальной денежной единицы открывает возможность шарлатанам от экономической теории, стоящим на службе кабульского режима, начать морочить людям голову популярной макроэкономической демагогией - понятиями «реального курса» и «монетарной инфляции» (которые в условиях описанной талонной финансовой системы являются безусловными химерами). Например, если характерная для феодального общества высокая степень паразитизма и коррупции (грабежа местных производителей и торговцев, погружающая их в нищету и заставляющая - или постоянно повышать цены на свой товар, или разоряться) сочетается в Афганистане с притоком валюты извне, оседающей в руках немногочисленных нуворишей и никакой пользы народу Афганистана не несущей, то складывается достаточно напряжённая идеологическая ситуация, поскольку в тотально бедной стране гораздо легче внушить нищему, ограбленному народу закономерность его обездоленности, чем в стране частично богатой, с купающимися в бесстыдной роскоши «жирными котами». Логичный ход в таком положении - попытаться навешать плебесу псевдонаучной макроэкономической лапши, маскируя заумной демагогией разрушительные последствия преступной деятельности господствующего класса.
                Схема оболванивания довольно проста. Прежде всего, рядовых граждан - пользователей валютных талонов - приучают воспринимать непрерывное подорожание местных «баранов» в местных афгани-талонах как классическую, монетарную инфляцию, объясняя её избыточным внутренним предложением денег от неожиданно и незаслуженно свалившегося богатства, от высоких экспортных доходов (на которые ЦБ печатает афгани, которые попадают в оборот, где и обесцениваются). Параллельно в массовое сознание афганцев внедряется химера пресловутого «реального курса афгани». Постоянным ростом этого липового курса мошенники из правительства объясняют подорожание тех же афганских баранов, но уже в долларах, при неизменном валютном курсе афгани. Причина чего, разумеется (!) кроется в благородной «голландской болезни» (оно же – сырьевое проклятие и «игла»), которым Афган болеет, а США - нет.
                Тот факт, что «укрепление» афгани-талона всегда происходит синхронно с его инфляцией, трактуется остепенёнными жуликами как абсолютно случайное совпадением темпов инфляции и скорости укрепления афгани (которые, вообще-то, вовсе не обязаны совпадать, на чём, впрочем, КЭТ-учёные внимание аудитории предпочитают не акцентировать).
                Данная, чисто жульническая игра словами и смыслами опирается на известный психологический изъян людей малосведущих, «голосующих сердцем», настроение которых управляется не столько разумом, сколько набором простых ассоциативных шаблонов (иррациональных аргументов), вроде - «рифмуется, значит - правда», «сильное/крепкое лучше слабого/мягкого», «высокое лучше низкого», и т.д. Что и позволяет паразитам успешно водить за нос простой люд, разбавляя его мрачные думы по поводу очередного подорожания баранины сказками о взятии нового рекордного рубежа «реального курса афгани», а так же о том, что несмотря на свою нищенскую зарплату, безуспешно пытающуюся догнать рост цен, каждый бедняк всё время «реально богатеет», поскольку носит в кармане всё более крепкие/сильные деньги (при неизменном их количестве и падающей покупательной способности). Конечно, если простой афганец достаточно наблюдателен, то он может задаться вопросом - а с каких-таких дел инфляция афгани и рост его реального курса - уже который год совпадают до долей процента? Но много ли в Афгане найдётся таких умников?
                Ещё одно веское основание госпропаганде заморочить головы простым афганцам макроэкономическими сказками также состоит в грабеже, но уже не в - мелком, на уровне взаимоотношений пастухов бараньих отар и кормящихся с них феодалов, а в – общенациональном, когда доится всё туземное общество в целом. Если афганские бараны пользуются спросом в США, а полноценно оплачивать их поставку у американцев, ясное дело, нет никакого желания, то будет искаться любая возможность экспортировать баранов неэквивалентно. Век назад такую возможность давал нормальный силовой колониальный грабёж. Сегодня же страны золотого миллиарда грабят слабых более гуманно - через скупку туземных правительств и проведение их руками мошеннических финансовых операций в пользу метрополий. Суть которых чудесным образом совпадает с КЭТ-рецептом лечения от так мучающей афганцев «голландской болезни» (от высокой инфляции и постоянно крепнущего афгани-талона).             По рецепту нобелевских лауреатов –экономистов проблема должна решаться (инфляция - понижаться, а афгани - ослабляться) перекачкой обратно за границу как можно большей массы экспортной выручки (например, в стабилизационный фонд и в явно избыточный золотовалютный резерв – лежащие на депозитах в американских банках), а также удушением местного кредитования (в талонах) запредельными процентными ставками. (Как вы уже наверно догадались, именно за успехи на ниве подобного лечения нас от «голландской болезни» России министр финансов Кудрин и получил в 2007-ом году звание лучшего в мире «стерилизатора».)
                Ставшее общемировой практикой кредитование богатого покупателя бедным продавцом - деяние явно пагубное даже для неискушённых в экономике рядовых граждан. Поэтому марионеточным правителям-компрадорам и их зарубежным хозяевам, занятым доением несчастных неоколоний, так необходимо надёжное пропагандистское прикрытие, элементом которого и служит КЭТ, безраздельно доминирующая в образовательных программах, в подаче экономических новостей, в популярной ТВ-аналитике. Легион КЭТ-учёных, «экспертов» и обозревателей за иудины сребренники (гранты от чужих паразитов и оклады/чины - от своих) трубят на каждом углу о реальном укреплении национального долларового талона, о его непобедимой инфляции и о причине обоих феноменов - благородной «голландской болезни», всячески скрывая истинную причину – разболтанный, компрадорский правящий режим, завшивевший сверх всякой меры.
                Вернёмся от аналогий к российским реалиям. Согласно теории СЛМ, в третьем десятилетии своего независимого капиталистического бытия Россия продолжает оставаться буржуазно-номенклатурной деспотией с весьма посредственной государственной элитой, с госаппаратом кланово(феодально)-паразитического типа. Хотя внешние обстоятельства (прежде всего, военно-политическая экспансия западного лагеря) заставляют российскую госэлиту наводить элементарный порядок в государственной машине и экономике, но процесс этот идёт крайне медленно. Текущее состояние (на 2016 г.) ещё не позволяет России поддерживать достаточную солидарную ценность собственных информационных денег, а также продолжает генерировать аномально высокие паразитические издержки субъектов экономики, что в совокупности до сих пор поддерживает процесс последовательного удешевления местного валютного талона (рубля).             Поразившее Россию в 2015 году резкое падение экспортной выручки (вызванное падением нефтяных цен) вызвало реакцию, полностью соответствующую вышеизложенной СЛМ-концепции валютно-талонных денег. Слабая, непрофессиональная, коррумпированная, десолидарная госмашина могла ответить на этот вызов только одним действием – снижением валютного наполнения рубля-талона и повышением учётной ставки, что она и сделала. Некоторый прогресс конечно есть – естественным монополиям не позволили поднять отпускные цены синхронно с удешевлением рубля (что они во все предыдущие обвалы практиковали), от чего традиционного в таких случаях скачка внутренних не произошло. Но порочная суть российской финансовой системы (а точнее – национальной экономики в целом) пока не изменилась.
                В экономически и политически здоровом обществе, даже если оно по каким-либо причинам продолжает использовать в качестве денег валютные талоны, высокая налоговая нагрузка на производителей не переносится автоматически на потребительские цены рынка. Поскольку эти налоговые сборы всегда относятся к категории необходимых производственных затрат, консолидируемых властями разных уровней (в том или ином масштабе, вплоть до общенационального, для повышения эффективности их вложения). Далее эти сборы компенсируются бизнесу предоставлением дополнительных общественных благ, создаваемых на собранные деньги и уменьшающих издержки налогоплательщиков (например, за счёт более развитой инфраструктурой, более качественного соцобеспечения, массового профобразования и т.д.) Если же, как в России, значительная часть налогов и разнообразные дополнительные поборы – являются простой данью паразитам, выплачиваемой валютой или талонами, которая не возвращается плательщику солидарными благами государственной выделки, сокращающими его издержки, а с концами уходит за рубеж, то неизбежна макроэкономическая реакция в форме устойчивого повышения производителями внутренних цен или падения производства, если такой подъём непереносим для покупателя (разумеется, то же повышение цен, но уже со стороны частных и государственных монополий, это не вынужденная реакция, а лишь одна из форм буржуазно-номеклатурного грабежа, которую способна пресечь только смена господствующего класса и общественной формации).
                Вернёмся к теории. Высокие паразитические издержки общества, в сочетании с использованием талонно-валютной системы национальных финансов - формируют взаимосвязь трёх макроэкономических показателей: валютного курса рубля-талона, уровня валютной выручки экспортёров (резервы ЦБ пополняющих) и уровня паразитических издержек/поборов/утечек (резервы ЦБ истощающих через их обнал, конвертацию и вывод за рубеж). Работает эта взаимосвязь следующим образом: как только приток валюты в страну падает, тут же начинают таять резервы ЦБ, и тают до тех пор, пока власть не восстановит баланс притока-оттока единственным, доступным ей способом - сильно девальвируя рубль. Уменьшать уровень паразитических сборов с производителей и граждан нынешняя власть тоже может единственным способом – роняя курс рубля, девальвируя талон (Дань паразитам собирается в талонах, поэтому её реальная стоимость будет прямо пропорциональна наполнению талона. Ставки поборов в талонах инерционны, потому резкое удешевление последних снижает и валютную дань, на время).
                Последний раз девальвация рубля-талона была проведена Центробанком РФ в 2009-ом, чисто ручной операцией, как только обозначился быстрый отток резервов из-за мирового кризиса. В 2015-ом ситуация повторилась, включая запретительные ставки рефинансирования, устанавливаемые ЦБ и Минфином. Все разговоры о, якобы, рыночном (негосударственном) характере формирования курса рубля смешны, учитывая степень его резервирования золотовалютным резервом ЦБ (от 70% в 2000 году, до почти 100% на конец 2008-го). Относительно своих резервов, ЦБ РФ тратит на стабилизацию курса мизерные объёмы, на фоне значительных поступлений от экономической деятельности российского госсектора.
                Отсутствие дефляции рубля при столь низкой монетизации российской экономики связано тем, что, начиная с 90-х годов прошлого века и по сей день твёрдая валюта остаётся в России важным расчётным инструментом, дополняющим денежный оборот до функциональной нормы. Инвалюта концентрируется в области накоплений и крупных платежей (прежде всего – корпоративных), обращаясь гораздо медленнее рублей-талонов, которые практически утратили функцию «сокровищ» и используются только для расчётов по текущим платежам, обращаясь максимально быстро и обслуживая, прежде всего, зарплату и розничный товарооборот (поэтому в рублёвой массе так высока доля наличности – за последние 15 лет она плавно снижалась с 50% до сегодняшних 20%, при мировой норме около 10%).
                Невозможна в российской валютно-талонной денежной системе и классическая, монетарная инфляция (как в уже упоминавшемся отдельно взятом супермаркете, где товарно-денежный баланс поддерживается автоматически). Если у нас вдруг окажется больше «монет», чем требуется для обслуживания внутреннего товарооборота, лишние расчётные инструменты (валюта и рубли) не обесценятся, а уйдут валютой за рубеж. Одновременно сюда придёт из-за кордона дополнительная товарная масса, следуя за избыточным предложением денег и возросшим спросом. Поэтому любое существенное изменение внутренних российских цен (валютное и, соответственно, талонное) может иметь только немонетарные причины, начиная с самой фундаментальной - аномально высоких паразитических издержек производителей и потребителей.
                Трактовка российского рубля как валютного талона, обращающегося в обществе, не способном поддерживать собственные информационно-солидарные деньги, объясняет и хроническую дефективность российской банковской системы. Прежде всего она не может эффективно исполнять функцию кредитования (в достаточном объёме и по разумным ставкам). Если в экономике циркулирует минимум рублей, никто их по настоящему не копит, а ЦБ РФ не может их свободно эмитировать и ссужать банкам, то последним и кредиты давать особо не с чего (в валюте наши банки кредиты лишь перепродают). Все серьёзные кредиты российским бизнесом берутся либо на западе, либо у государства (в казённых банках, близких к з\в резервам). Соответственно, рядовым российским банкирам остаётся прозябать на обслуживании текущих расчётов, перепродаже валюты, «стирке» краденого и на кидании вкладчиков (благо, система страхования вкладов сегодня позволяет ставить банковские банкротства на конвейер).
                Показательной экспериментальной проверкой всего вышесказанного может послужить план правительства (авангарда нашего господствующего класса) сделать из рубля международную резервную валюту. Даже по простой житейской логике, золотовалютные резервы из валютного талона, как из гoвнa – пуля. Поэтому, если планы Медведева/Путина начнут всё же реализовываться без явных изменений общественной формации России, если хотя бы несколько государств (независимых от России) начнут резервировать сегодняшние рубли-талоны для поддержки собственных валют, если курс рубля утратит жёсткую привязку к валютному балансу РФ, значит в СЛМ-теорию денег вкралась ошибка. А если планы останутся планами, и всё будет идти по-прежнему, если о Москве, как о будущем мировом финансовом центре все позабудут, значит теория верна. (На текущий момент, на начало 2017-го года, пока всё говорит за истинность выводов настоящей теории).
                Последний важный вывод раздела (он же и – прогноз) – утверждение о невозможности каких-либо существенных позитивных изменений в современной российской финансовой системе (в самой по себе). Так как её форму и суть задаёт действующая общественная формация (буржуазно-номенклатурная деспотия в высокой степени деградации) и сложившаяся по совокупности обстоятельств, включая и международные, конфигурация экономики, то любые существенные изменения рубля (например, его превращение из валютного талона в суверенные информационно-солидарные деньги или в золотые монеты) могут произойти только после системных подвижек в российском обществе – сущности первичной относительно любых экономических факторов, включая и - финансовые.

                На этом общеэкономические рассуждения пока можно закончить. Если практика поставит какие-либо конкретные вопросы, или появится возможность экспериментальной проверки – к чистой экономической теории можно будет вернуться. Теперь же, на очереди практические приложения полученных теоретических выводов – построение оптимальной экономической конфигурации демократического общества (народно-буржуазного).
        (ДАЛЬШЕ)


            Вступление     1     2     3     4     5     6     7         Обсуждение теории СЛМ
    редакция 02.2017