НЭП

Первая страница 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Дискуссии

VIII. Трактовка основных событий советской и постсоветской истории.

В предыдущих главах, посвящённых критике двух направлений обществоведения - марксистского и традиционно-современного, рассматривались исторические события периода конца 19-го, начала 20-го века, с упором на предпосылки и сущность Октябрьской Революции. Настоящий раздел посвящён СЛМ-трактовке основных событий в жизни СССР и постсоветской России, призванных проиллюстрировать работу нового обществоведения.

1. Военный коммунизм.

Итогом гражданской войны стало новое состояние российского общества, которое можно рассматривать как объединение двух слабосвязанных массивов граждан, сосуществующих на общей территории, пребывающих в разных формациях и взаимодействующих по традиционной ещё для Российской империи схеме метрополия-колония. Первый массив составляло сильно идеологизированное население городов, пребывавшее в остром социальном кризисе и отличавшееся высоким уровнем солидаризма. Сразу после октября 1917г. спектр городских солидаристов был весьма широк, но гражданская война выявила единственного победителя - большевиков, что и определило формацию постреволюционного городского полуобщества как военный коммунизм (централизованные и монопольные - государство и экономика - в гражданской солидарной собственности). Особенностью этой коммуны была ограниченная зона её действия, которая распространялась только на часть городского общества (на новую революционную элиту и персонала госпредприятий). Прочие же горожане, занесённые новой властью в разряд классово чуждых, даже относительно рядовых коммунаров были весьма существенно поражёны в правах. (Подобное локально-коммунистическое устройство социума типично, например, для распространённой формы криминального сообщества - разбойничьей ватаги, в которой нет господ, частной собственности и имущественного расслоения, а все члены - равноправные товарищи и братья, управляемые выборным предводителем. Прочее же население, имеющее несчастье проживать на территории, контролируемой этим «братством-равенством», ходит в людях второго сорта, к солидарным благам не допущенных (как илоты в Спарте).
   Второй массив граждан постреволюционной России был деревенским. Несмотря на своё подавляющее численно-территориальное преимущество и активное участие селян в революции и Гражданской войне, оно продолжало оставаться анархической полуколонией, играя по отношению к военно-коммунистической метрополии сугубо подчинённую роль.   Каждый из этих двух массивов жил и действовал в соответствии с логикой своего общественного устройства (формации). Большевистская горкоммуна преследовала солидарные цели - преодолеть социальный кризис и построить новое коммунистическое общество по проекту К.Маркса (монопольная солидарная экономика и либеральное децентрализованное государство). А несолидарная, анархическая деревня, независимо в каждом своём элементе, стремилось к благоустроенной жизни имея для этого всё необходимое (землю и рабочие руки). Оснований для внутреннего кризиса у села не было, поэтому к самостоятельным формационным изменениям оно было не способно, их определял солидарный город, будучи в этой паре ведомым.

2. Новая экономическая политика (НЭП).

Первым показательным социальным феноменом, порождённым общественной системой постреволюционной России, стала «новая экономическая политика», характерная кардинальным расхождением с изначальным коммунистическим проектом. Поскольку в своих действиях российские марксисты-солидаристы образца 1917 г. руководствовались абсурдными идеями, откровенно идущими вразрез с реальностью, все главные ошибки К.Маркса им предстояло испытать на практике, пройдя по соответствующим граблям, на ходу пересматривая свои первоначальные планы. Сначала стала очевидной утопичность вывода К.Маркса о неизбежной мировой коммунистической революции. Чему стали достаточным основанием - наступление на молодую страну советов германских войск (братьев-пролетариев в солдатских шинелях, почему-то не обративших оружие против своей буржуазии), крах польского похода Красной Армии и быстрый послевоенный спад революционной активности в европейских странах. Естественной реакцией здравомыслящей части советской элиты стал план построения коммунизма в отдельно взятой стране и мирные отношения с капиталистическими странами.
В дореволюционный период большевики-теоретики не особо вдавались в тонкости мирного социалистического хозяйствования, целиком и полностью полагаясь на идеи Маркса о передовых экономиках стран-лидеров, служащих после победы мировой революции локомотивами коммунистических преобразований для менее развитых стран (включая и Россию). Теперь же, нашей революционной элите пришлось вплотную заняться самостоятельным строительством работоспособного народного хозяйства. Здесь её ждало второе антимарксистское открытие, связанное с ошибочными представлениями классиков относительно природы человеческой натуры и как следствие - с их глубокими заблуждениями в части форм организации человеческих сообществ, допускаемых этой природой.
Согласно марксистского канона, победа над буржуазией должна была автоматически привести к быстрому развитию хозяйства, по одному лишь факту освобождения трудящихся от капиталистических пут. Коммунарам же следовало самоотверженно трудится на свою рабоче-крестьянскую державу, выдавая на гора быстро растущий объём благ. В реальности же, как и следует из закона хронического либерализма, солидарный революционный энтузиазм рабочих быстро иссякал. От чего неповоротливая, централизованная госпромышленность, на пике энтузиазма худо-бедно справлявшаяся с военными поставками фронтам гражданской войны, оказалась не способной к оперативному и гибкому удовлетворению потребительского спроса. Как следствие, у городской коммуны не нашлось товаров для равноценного обмена с деревней, которая ещё менее пролетариев жаждала работать за идею. Крестьяне реагировали на проблемы голодающей «метрополии», доходящие до неё в форме продотрядов, солидарно - локальными объединениями для вооружённого отпора (Кронштадтское восстание, Антоновский мятеж, и т.д.), а также стихийно - сокращением посевных площадей. Что, в совокупности, привело к голодному 20-му году и существенно усугубило последствия засухи 21-го.
   Налицо был экономический тупик, непреодолимый в рамках действовавшей военно-коммунистической системы и требовавший её немедленного преобразования. По логике СЛМ, страна для разрешения кризиса должна была совершить переход в одну из устойчивых формаций, что и сделала революционная элита, решая конкретные задачи "в лоб" - по мере их поступления, методом проб и ошибок нащупывая разрешённые состояния (находя те же допустимые СЛМ-конфигурации общества, но только - экспериментально).
Самый очевидный и испытанный способ заставить работать утративших энтузиазм пролетариев - кнутом и пряником, коими большевики и попробовали воспользоваться, оперативно вписав в основы социализма, в добавление к сознательности, «учёт и контроль». Были организованы трудармии с военной дисциплиной и амнистировано материальное поощрение. Но результат оказался незначителен. Не было «пряника» - перейти на эффективное материальное стимулирование трудящихся (как при треклятом капитализме) не позволяли пустые закрома новой власти. Всё имущество разгромленной буржуазии было уже реализовано, а новых поступлений не предвиделось.
Не было и «кнута» - в 20-х годах ещё не было возможности организовать эффективное карательное принуждение к труду, идеологически и практически несовместимое с действовавшим в тот момент политическим режимом. Если террор против остатков буржуазии ни сколько не противоречил взглядам многочисленной солидарной элиты образца 1920-го, то к массовым репрессии против рабочих и крестьян, в большинстве своём - вчерашних красногвардейцев, она была ещё не готова (Ведь речь идёт не о вооружённом мятеже, вроде антоновщины, а о естественном нежелании работать даром - ради чего, в частности, и революцию делали). Не было тогда и инструмента для реализации перманентного принуждения – карательные органы были ещё недостаточно развиты и укомплектованы коммунистическими солидаристами (помнившими, что впереди их ждёт коммунизм - ультрадемократический народный рай с 8-ми часовым рабочим днём, а - никак не концлагерь).
Кроме того, ещё функционировало некое подобие партийной демократии, передававшее эти романтические настроения на самый верх и заставлявшее учитывать мнение рядовых партийцев - в большинстве своём, тех самых рабочих, которых и требовалось карать за потерю трудового энтузиазма. ( Хоть профсоюзы, составлявшие "рабочую оппозицию", большевики и не допустили к управлению советской экономикой, сославшись на незрелость пролетариев, но важен был сам факт их существования как самостоятельной политической силы.) Возможности же материального поощрения, как уже было отмечено выше, отсутствовали из-за разрушенного хозяйства и международной блокады - едва хватало на простое выживание.
   Поэтому, за неимением эффективного централизованного, социалистического кнута и пряника, молодая советская власть была вынуждена прибегнуть к некоммунистическому методу стимулирования трудовой активности – к частнособственническому. Был разрешён частный промышленный сектора (деревня и без того была частной) и рыночного товарообмена, реабилитировав традиционную либеральную мотивацию с сфере экономики. Что и было сутью «новой экономической политики» (НЭП).

3. Конец НЭПа и коллективизация.

Конфигурацию СССР периода НЭПа можно определить как те же два соседствующих общества, но только в процессе их встречного сближения, когда военно-коммунистический город постепенно распространяет свое государственное влияние в село (подавляя церковь, воспитывая сельскую молодёжь, развивая подконтрольные центру органы местного управления), а крестьянству разрешается занять потребительскую нишу на городском рынке и развиваться мелкобуржуазно, по-кулацки.
По логике СЛМ, дальнейшее эволюционное преобразование такой системы ведёт к одной из двух устойчивых общественных конфигураций, первая из которых – буржуазная монархия (частная собственность правящей группировки на монопольное государство, при демонополизированной экономике, в либеральной собственности граждан). Такая формация является естественным продолжением НЭПа, развитием до работоспособной капиталистической модели. Именно по такому пути пошла в сороковых годах Югославия Тито, а в семидесятых - постмаоистский Китай, выходя из тупика, аналогичного военно-коммунистическому. Реализация этими странами буржуазно-монархической альтернативы, под руководством той же коммунистической элиты, только несколько обновлённой, стала возможна благодаря отсутствию угрозы внешней агрессии и помощи западных стран, предоставивших свои капиталы и рынки за отказ от сближения с СССР.
У Советского Союза, в конце 20-х годов, положение было гораздо тяжелее – более чем реальная угроза войны и отсутствие богатых спонсоров. Что представляется достаточным основанием для выбора другой разрешённой посленэповской формации - социализма (когда та же правящая группировка держит в своей собственности не только государственную машину, но и монополизируемую экономику). Социалистический выбор означал полную ликвидацию частно-рыночного сектора экономики - как в городской промышленности, так и на селе – сворачивание НЭПа и коллективизацию.
Система мероприятий по национализации села (коллективизация), как любое изъятие собственности - сопровождалась массовым кровавым террором, ставшим возможным к 1930 году благодаря десятилетней целенаправленной подготовке городской коммуны (прежде всего - развитием её карательных и пропагандистских органов). Для солидаристов-марксистов избиение единоличного и мелкобуржуазного крестьянства вполне вписывалось в идеальную модель коммунистического хозяйства имени К.Маркса (без частной собственности и при всеобщей пролетаризации) и потому не вызвало протеста городского населения СССР. Следствием антикрестьянского террора стал, в частности, голод 1932-34 года. Впоследствии, благодаря поставкам в колхозное село современной техники и, фактически, бесплатному труду колхозников, валовый сбор сельхозпродукта превысил ранее достигнутые показатели, при достаточно высокой рентабельности производства.
С включением сельского населения и его земли в монопольный госсектор, к середине 30-х годов, российское село превращается в земледельческий цех городской индустрии - колхозы и совхозы. Исчезает негосударственный сельский уклад и разделение на два общества, существовавшее на Руси с незапамятных времён. Вся Страна Советов оказывается в едином формационном состоянии – в социализме. Который на тот момент явно не дотягивал до уровня индустриальной формации, чем объясняются такие его качества как, например, широкое использование труда заключённых (рабский труд был рентабелен).

4. Индустриальная гуманизация социализма.

После НЭПа и коллективизации следует «сталинский период», главные события которого уже рассматривались в разделе критики традиционно-современного обществоведения. В последующий период - во второй половине 20-го века – самым показательным (на что следует обратить внимание согласно логике теории СЛМ), являются два социальных феномена - гуманизация социализма и его крах. Оба, как всё системное, есть следствие изменения двух основных макросоциальных параметров советского общества: общественной биоэнергетики (выросшей до индустриального уровня) и степени общественного либерализма/солидаризма (дошедшего до крайней либеральности, особенно в элите).
Трансформации классического, марксистского капитализма, вызванные тем же фактором - многократным ростом производительности общественного производства, уже были описаны в теории формаций и в критике марксизма, где трактовались как переход от доиндустриального состояния общества к - индустриальному. Этот переход не связан, непосредственно, со сменой формации, но качественно иной уровень производства меняет ряд вторичных параметров, задающих, в частности, направление формационного дрейфа общества.
Подобный переход к концу 50-х совершил и СССР, достигнув индустриального состояния. Основы социалистической системы при этом мало изменились - как и прежде вся экономическая и государственная власть/собственность была сосредоточена в руках правящей группировки (партийной верхушки). Но потребность партэлиты в людоедской системе перманентных массовых репрессий уже сошла на нет, чему было несколько причин, связанных с новым уровнем биоэнергетики.
Во-первых, благодаря дальнейшему совершенствованию оборудования и быстрому росту технической оснащённости восстановленного послевоенного хозяйства появилась возможность отказаться от принудительного труда на многих, до того - сугубо лагерных работах. (Совершенная техника, управляемая работающими за зарплату свободными людьми, навалит леса, нароет каналов и положит шпал - гораздо больше и рентабельнее, чем то сделают примитивным инструментом рабские руки заключённых. Но когда парк машин ещё невелик, а лес и валютный спрос на него - в избытке, на лесоповале будут пыхтеть легионы зеков, наглядно опровергая известное утверждение о непроизводительности рабского труда.
По эти же основаниям Хрущёв освободил крестьян от статуса, аналогичного ссыльному поселению. Поскольку жизнь в планируемых механизированных и благоустроенных «агрогородах» предусматривалась уже вполне приемлемой, не было смысла насильно, совсем не по-коммунистически, удерживать в них людей. Тем более, что колхозники и не требовались в прежнем количестве а в городах рабочих рук остро не хватало.)
Во-вторых, параллельно с индустриализацией экономики шёл рост производительности и в государственной сфере. Быстро совершенствовалась система политического сыска и тотального идеологического контроля, в первую очередь, за счёт новых современных СМИ и свежих кадров, обтёсанных системой уже во втором поколении. Управляемость народа росла и за счёт повышения благосостояния - солидарная система распределения большинства потребительских благ массовую психологию государственных иждивенцев (когда люди сознательно искали необременительную работу «для галочки», дающую право на приемлемый пакет социальных благ и уверенность в завтрашнем дне, попадая тем самым в полная зависимость от государства-кормильца). Обезопасила себя советская элита и от буйных коммунистических солидаристов, которых свели под чистую: сталинские лагеря, Великая Отечественная война, топорная псевдосолидарной пропагандой, а более всего - в конец испорченная репутация коммунистической идеи (единственной, публичное обсуждение которой не попадало автоматически под определение «антисоветской деятельности», а потому - ещё могло как-то идти в идеологически-стерильном советском обществе). Поэтому, партийная верхушка с конца 50-х уже совершенно не опасалась высокоидейных чудаков-марксистов и свернула повальную профилактическую прополку общества. Кадровая номенклатурная система надёжно блокировала карьерный рост талантливых и харизматичных фанатов, всепроникающий КГБ пресекал любую политическую самодеятельность «снизу», а если что-то в этой многоуровневой обороне не срабатывало, происходил, например, несчастный случай на дороге, как с Машеровым.
Трактовка системы массового террора как органичной составляющей любой доиндустриальной солидарно-тоталитарной системы, которая в обществе индустриальном теряет смысл, проливает свет на известный парадокс 60-х - резкое и неожиданное размежевание братских коммунистических партий (ещё недавно - лучших друзей и союзников, и вдруг - непримиримых врагов). Главная причина же раскола крылась в разных стадиях индустриального развития, на которых оказались участники конфликта: СССР и их европейские союзники – оказались по одну сторону баррикад, а доиндустриальные социалисты - маоистский Китай, Северная Корея и Албания - с другой.
Если для развитых социалистических обществ, в 60-х уже вполне индустриальных, рабский труд зеков и инквизиторские методы насаждения лояльности к элите стали анахронизмом и тормозом, то для Мао, Кима и Ходжи внеэкономическое принуждение к работе и палочно-религиозная лояльность - всё ещё служили главными инструментами "доиндустриального" социалистического строительства. Поэтому-то и стала абсолютно закономерной истерично-враждебная реакция доиндустриально-социалистических элит на новый, нелюдоедский курс хрущёвской КПСС, объявившего сталинские лагеря и культ личности - преступлениями, несовместимыми с социализмом.)

5. Последний кризис социализма.

Последним характерным событием, случившимся в СССР, стал глубокий кризис социалистического общества. По логике СЛМ, в основе этого кризиса лежит системный фактор – интегральный уровень либерализма-солидаризма, достигнутый социалистическим обществом во второй половине 20-го века.
Советская экономика изначально создавалась по коммунистическому шаблону, как сверхцентрализованное монопольное предприятие, рассчитанное на солидарное распределение основной части произведённого продукта (бесплатное жильё, медицина, образование, товары по символическим «карточным» ценам и т.д.). Что, соответственно, предусматривало и существенную солидарную мотивацию персонала. По закону солидарного преимущества, в условиях военной солидарной мобилизации, такая система была наиболее эффективной. Также, она вполне устойчиво функционировала как доиндуствиальная тирания. Но в мирных, послевоенных условиях, без сталинского ГУЛАГа и с индустриальным уровнем развития, социалистическая госэкономика начала быстро деградировать (пропорционально падению солидаризма населения, который, по закону хронического либерализма, неизбежно иссякает - потреблять солидарные блага никто не отказывается, а вот добросовестно работать за них желающих находится всё меньше и меньше).
В СССР, для искусственного нагнетания солидаризма использовалась мощная идеологическая машина воспитания-воодушевления (парторганы, комсомол, госпрофсоюзы, государственные СМИ и т.д.). Но без регулярных зачисток и она сама стремительно деградировала – распухала и дорожала, в конечном счёте, не столько стимулировала энтузиазм советских людей, сколько – гасила его своим дурным примером откровенного паразитизма.
Кроме прививания солидаризма, советской госэлитой делались неоднократные попытки либерализовать и дебюрократизировать госэкономическую супермонополию (совнархозами, хозрасчётом, хозяйственной самостоятельностью и т.д. - вплоть до горбачёвских кооперативов). Но эти планы, в своих действенных формах, явно ломали существовавшую систему и нарушали привычную жизнедеятельность управляющего слоя. Поэтому, пока последний был в силе, все подобные реформы сразу вырождались в профанацию. А когда система достаточно ослабла и началась кризисная стихийная демонополизация, любой из либерально-реформаторских шагов только усугублял хаос естественного распада хозяйственного механизма, построенного и отлаженного как единая сверхмонополия.
    Многочисленные неудачные эксперименты советских реформаторов периода застоя и перестройки подтверждают главный вывод СЛМ – в такой стране как СССР, в мирное время, социалистическое общество обречено. Оно не сможет выжить как солидарное, поскольку любая мобилизующая общенациональная солидарная цель (кроме отражения вражеского нашествия) конфликтует, не только с человеческой природой рядовых трудящихся, но с интересами действующей элиты - сложившейся и функционирующей именно как либеральная-абсолютистская (т.е. - антисолидарная). Поддерживать же на должном уровне перманентную мобилизационную напряжённость (по северокорейскому или кубинскому образцу) в огромном, многонациональном СССР не получается. Не мог СССР устойчиво функционировать и как либеральная суперкорпорация - его иерархическая пирамида была слишком громоздкой и многоуровневой.

6. Послекризисные альтернативы.

Из вывода теории СЛМ о том, что достаточным условием кризиса советского социализма является сверхцентрализованная, монопольная госэкономика, следует, что необходимым антикризисным шагом будет её дробление и приватизация, означающие неизбежный переход в другую формацию, жизнеспособную при ничтожном солидаризме населения. Частное, децентрализованное производство есть в трёх формациях – феодализме, буржуазной монархии и буржуазной демократии. Поскольку появление частного сектора не приводит, автоматически, к появлению в обществе класса буржуазии, а лишь создаёт предпосылки для его постепенного формирования, то реальными выходами из кризисного социализма оказывается только недемократические два.
Феодальный вариант демонополизации и приватизации экономики представляет собой неуправляемый распад общественной системы, дробящий на части не только единую госэкономику, но и государственную власть. Главное преимущество феодальных структур – их способность к самозарождению, действующая и в индустриальную эпоху. Анархическая среда острокризисного, распадающегося на атомы общества, порождает феодальные образования автоматически - в ходе естественного процесса кристаллизации человеческой среды, движимой шкурной энергией гребущих под себя индивидуумов. Размер создаваемы таким образом феодов ограничен снизу минимумом расходов на необходимую оборону вотчины от других феодалов, а сверху - пределом эффективной либеральной самоорганизации группировки. Дальнейшее расширение владений любого из феодалов (например, до размеров всей страны) возможно только с использованием солидарной мотивации общенационального уровня, чем, естественно, никто из успешных хапуг первой волны не страдает.
В результате феодальной кристаллизации общества обе отрасли (экономика и государство) оказываются массивами соизмеримых осколков, находящихся в либеральной собственности феодалов (у каждого - по частице каждой из отраслей). Хозяин-феодал, на доход от куска либерально контролируемой экономики, содержат личную долю государства (инструмента государственных функций, в основном - силовых), которой защищает свой статус и право собственника. Или, наоборот, с помощью своей частицы государства, принадлежащей ему по должности, феодал контролирует долю экономики, извлекая доход на жизнь и для удержания в чиновной иерархии.
(Автономная самозащита собственников - самое заметное внешнее отличие феодализма от других формаций с демонополизированной экономикой - буржуазных монархий и демократий. Государства последних предоставляют своим гражданам солидарное благо, состоящее в защите их имущественных прав, реализуемой сильной централизованной госвластью. Феодальное же государство, раздробленное на десятки и сотни частных долей, на такую защиту не способно, в принципе.  Кстати, именно в силу хронической немощи феодального государства, данная формация была весьма распространена в колониальных владениях. Для метрополии поделённое на племена или княжества население колоний – конфигурация куда более стабильная и управляемая, нежели централизованное государство или народная анархия. Этими шкурными соображениями можно объяснить и заметно большую симпатию, которую проявлял Запад по отношению к ельцинской России – феодальной и рыхлой, чем к России путинской – проявляющей стремление к консолидации и независимости, пытающейся уйти от феодализма к суверенной буржуазной монархии.)
Второй вариант постсоциалистической демонополизации и либерализации экономики – буржуазно-монархический. Он реализуется при управляемом, плановом преобразовании общества, выполняемом или старой, социалистической элитой, с сохранением основ прежней системы власти, или новой элитой, воцарившейся на кризисной волне, но также - сильной и консолидированной (нефеодальной).
К буржуазным монархиям приводит так называемый «демократический», марионеточный вариант либерализации, который был реализован, в частности, в странах восточной Европы. Поскольку действовавшие там просоветские режимы держались, исключительно, на силе соседнего СССР, с кончиной последнего элиты «народных демократий» стали лёгкой добычей противника советского блока – стран НАТО, быстро заменивших их на своих ставленников. Оказав последним помощь в стабилизации общества, НАТО недорого приобрело важных пограничных союзников-вассалов.
Суверенными буржуазными монархиями являются режимы - китайский, вьетнамский, белорусский - сумевшие не допустить стихийного, постсоциалистического распада общества. Абсолютистская правящая верхушка сознательно пожертвовала частью своей власти и собственности для создания либерального хозяйственного сектора, тем самым переводя общество в новую формацию, при которой государство остаётся монопольным - в либеральной собственности элиты (группировки высших государственных чинов, играющих роль коллективного монарха-реформатора), а экономика, в значительной своей части, становится собственностью многочисленных либеральных владельцев, чем и ликвидируется её системный кризис.
  По логике СЛМ, главной причиной, по которой постмаоистский Китай не свалился в хаос и феодализм, стал уровень его производства/биоэнергетики, существенно менее индустриальный, нежели у горбачёвского СССР. Относительно небольшой индустриальный сектор Китая, обеспеченный тощими собственными ресурсами и небольшим внутренним рынком, соседствовал с сотнями миллионов крестьянского населения. Поэтому, возможный китайский феодализм мог быть только "доиндустриальным" - близким повторением ситуации 30-х годов, когда Поднебесная распадалась на провинции под управлением вооружённых группировок генералов и губернаторов. Подобный сценарий обязательно включает правовой хаос, резкое сокращение общественного производства, радикальную перетряску элиты (вероятнее всего - оставляя у руля часть военной верхушки) со значительным понижением её статуса и прочие неприятности. Выигрыш же нескольких гипотетических китайских феодалов, сумевших захватить куски тощей госсобственности - плодородные, но перенаселённые районы страны - оказался бы пирровой победой. Соответственно, китайское общество, погруженное в крайнюю нищету и средневековый феодальный беспредел - с высокой вероятностью взорвалось бы. Сельский «почти миллиард» склонен к массовому недовольству из-за своего нищенско-сельского существования в гораздо большей степени, нежели благоустроенные горожане.
Поэтому Китайское руководство, принявшее власть из рук местного сталина - Мао Цзе Дуна, должно было вести общество по буржуазно-монархическому пути из одного только инстинкта самосохранения, выбирая общую стабильность и напряжённую реформаторскую деятельностью вместо необременительного движения по течению и реализации сугубо личных, шкурных планов (как то делала горбачёвко-ельцинская госэлита и продолжает, в значительной своей части, - путинско-медведевская). Поэтому заметного «либерального крыла» (сторонников феодального бардака) в китайской компартии не возникло. Хотя наличие регулярно расстреливаемых коррупционеров, молодых смутьянов, одураченных западной пропагандой (с площади Тянь Ань Мень) и коммунистов-абсолютистов из "банды четырёх" – показывает что ничто «общечеловеческое» китайцам не чуждо и в российских условиях они, вероятнее всего, повели бы себя так же как россияне – и феодалы среди них нашлись бы, и их подручные, и холопы..

7. Индустриальный и постиндустриальный российский феодализм.

Как было уже сказано, в отличие от Китая, СССР вошёл в кризис социализма богатой индустриальной державой, в которой неэффективный, разорительный, центростремительный феодализм мог реализоваться, не приводя к мгновенной социальной катастрофе. На первом этапе распад Союза породил группу независимых государств – бывших советских республик и их осколков, дальнейшая судьба которых зависела от местных факторов. Прибалтийские республики сразу попали в сферу влияния западного лагеря и преобразовались в марионеточные буржуазные монархии. Среднеазиатские республики, с сильными племенными традициями, тоже быстро стали монархиями, чуть более суверенными, нежели прибалты. Крупные же обломки (включая и Россию) продолжили естественный распад, скатившись до феодализма.
Кстати, установление индустриально-феодальных порядков началось в СССР еще задолго до его распада. Например, в Грузии 80-х, крупные госучреждения, вроде республиканских министерств, уже обзаводились «ведомственными» бандгруппами для защиты своих кормушек. Основной доход начальники этих совучреждений получали от казнокрадства, сопровождавшегося силовой борьбой с конкурентами и рэкетом. Обращаться за помощью к союзным правоохранительным органам грузинские начальники не могли, поскольку деятельность всех конфликтующих сторон была откровенно преступной. А свои, местные правоохранители были такой же полукриминальной группировкой. Поэтому, единственным рентабельным выходом для министров Советской Грузии было нанимать собственных бандитов.
Соответственно, и для преобразования независимой социалистической РСФСР в феодальную «демократическую рыночную Россию» никаких специальных реформ не потребовалось. Достаточно было небольшой, но самой влиятельной части населения «партхозактиву» пренебречь своими должностными обязанностями и гражданским долгом, занявшись либеральным присвоением (приватизацией) власти и собственности, числящейся общенародной, а фактически - ничейной. Противостоять развалу было некому - советская элита, включая и правоохранителей, сама нацелилась в крупные либеральные собственники (в буржуазию), наиболее активная часть народа (средние и низшие управленцы) постаралась присоединиться к дележу, а - пассивная, холопско-иждивенческая, смиренно ждала когда новые хозяева страны будут кормить её как на капиталистическом Западе. Извне распад "империи зла" также поощрялся - как морально, так и материально. От чего, у советской элиты (в отличие от китайской) был прямой резон не слишком сопротивляться кризису советской системы, предвкушая её растаскивание на частные куски - начиная с отдельных объектов социалистической собственности и кончая целыми республиками. По мере того, как сила сплочённых стай хищников побеждала (и поглощала) хапуг-одиночек, бесформенная толпа «приватизаторов» превращалась в совокупность группировок, образовавших в сочетании с захваченной ими собственностью и властью те самые феодальные владения, на которые со временем и раскололся весь государственно-производственный комплекс бывшей РСФСР. НАТОвскому лагерю же такая расфасовка перспективного сырьевого придатка была только на руку.
Российский феодализм, несмотря на свою явную антидержавность и антисоциальность, получился достаточно прочной конструкцией. В примитивную доиндустриальную эпоху, когда основным источником продукта служила земля с проживавшим на ней населением, любое феодальное владение было территориальным и отличалось от полноценной независимой державы лишь наличием вышестоящего собственника, обладавшего некоторыми правами на имущество феодала (например - мобилизовать последнего с его дружиной на войну).
Население средневековой феодальной вотчины было для её владельца важнейшей составляющей благосостояния и находилось с ним в тесной социальной связи. Феодал являлся центром притяжения плебейского недовольства будучи в одном лице - сборщиком податей, судьёй и палачом. Поэтому, когда по народу ударяли системные изъяны феодализма, связанные с его крайним десолидаризмом (нашествия врагов, не встречающие достаточного консолидированного отпора или внутренний правовой беспредел) - виновник был очевиден.
Приход индустриальной эры, а тем более – постиндустриальной, в корне изменяет эту картину. Объём общественного производства вырастает на порядки, причём основная доля этого прироста обеспечивается за счёт новых факторов: промышленности, источников минерального сырья и городского населения - территориально компактных, с тенденцией быстрого уменьшения вклада последней человеческой компоненты. При феодальном распаде индустриальной структуры отдельный человек начинает сталкиваться не с одним феодалом – понятным сосудом зла и единственной мишенью бунта, а целым облаком паразитов, щиплющих по чуть-чуть и не имеющих над гражданином полной власти («подручные» одних феодалов дерут за воду, свет, газ и крышу над головой, «опричники» других - мздоимствуют на дорогах и на производстве, челядь третьих - шиплет с нищенской пенсии, четвёртые пасутся в казне и т.д.). Поэтому гнев обдираемого обывателя оказывается размыт, а его контрдействия – парализованы непониманием общей картины бедствия.
Единственной силой, способной померяться силами с феодальной системой в целом, могла бы быть группировка самого крупного российского феодала, метящего в монархи. Есть ли сейчас такой феодал в России, и если есть - кто он, автору не известно. Но уже одно то, что подавляющая масса россиян сегодня не понимает происходящего, говорит за отсутствие в России реальной антифеодальной силы. Не из чего взяться активной солидарной позиции народа, которая является необходимым условием победы. При Путине феодализм не закончился, а лишь несколько трансформировался – стал более патриотичным и консолидированным (феодальные вотчины стали гораздо крупнее, а у их владельцев не такое явное чемоданное настроение, как десять лет назад). Но формация осталась прежней - президент страны и его окружение – лишь «первые среди равных», и в своих областях феодалы остаются полными хозяевами (как то постоянно демонстрируют все госмонополисты, от энергетиков и газовиков, до коммунальщиков и местных милиционеров.)

Вывод теории СЛМ о феодальной конфигурации постсоветского российского общества (как минимум, в период правления Ельцина-Путина) подтверждается рядом социальных феноменов. Самый показательный из них - уникальная коррумпированность всех государственных институтов современной России (Кстати, именно борьбу с коррупцией новый президент Медведем определил своей приоритетной задачей).

8. Коррупция в устойчивых обществах.

       Очевидно, что коррупционный потенциал общества любой формации определяется соотношением антикоррупционных и прокоррупционных факторов. Среди последних основную роль играет масса находящегося в распоряжении пирамиды госчиновников национального продукта (чем больше этот казённо-солидарный ресурс, тем шире поле преступной деятельности для его управленцев-распределителей и сильнее их криминальная мотивация). Главным же из факторов, сдерживающих коррупционное разложение, является дееспособность государственной элиты и качество используемых ею антикоррупционных инструментов.
       Во всех устойчивых формациях соблюдается примерный баланс этих противодействующих начал. Так, например, явно прокоррупционный элемент монархий – централизованная царская казна и высокая чиновная иерархия, уравновешиваются силой абсолютной, самодержавной власти, способной держать казнокрадство в рамках (при квалифицированной и нормально мотивированной монархической элите). Феодальное государство слабо и раздроблено, солидарные, общенациональные задачи ему не по зубам, поэтому эффективно бороться с коррупцией оно не способно, в принципе. Но при традиционном, доиндустриальном феодализме мизерна централизованная госкормушка и ничтожен штат управляющих ею чиновников. В собственных же вотчинах феодалы выступают строгими единоличными хозяевами коллективных благ, спускаемых подвластным холопам. Поэтому, ни чем сильно коррупционным архаичный доиндустриальный феодализм не прославился. При буржуазных – монархии и демократии - сектор государственного производства/потребления существенно больше, чем при всех предыдущих формациях. Но и к антикоррупционным факторам добавляется буржуазный класс, имеющий устойчивую антикоррупционную мотивацию.
       Прослеживается логичная тенденция - чем больше в устойчивых обществах объём централизованных ресурсов и благ, тем лучше развиты в них и антикоррупционные инструменты/институты, от чего уровень коррупции имеет некую среднюю величину, далеко не нулевую, но и не запредельную, не подрывающую государственных основ. При этом, для любой коррупционно-сбалансированной общественной системы существует вероятность кратковременных коррупционных подъёмов, вызываемых резким изменением соотношения базовых факторов. Например, когда гипертрофированный рост госресурсов сочетается с кризисом государственной власти. Подобная ситуация наблюдалось в истории неоднократно. Самое типичное - когда военная угроза заставляет общество концентрировать и национализировать ресурсы, а госэлита оказывается разложившейся и неспособной защитить их от расхищения. Тут-то и начинается коррупционный пир во время чумы (Например, Российская Империя начала 20-го века, в русско-японскую войну и - первую империалистическую).
       Лидирует по относительному объёму госресурсов и производству солидарных благ развитой социализм. Но он же характерен и самой высокой, «тоталитарной» концентрацией власти, позволяющей госэлите решать глобальные сверхзадачи (по крайней мере, во внутренних делах государства). Что ставит уровень социалистической коррупции в сильную зависимость от качества первых персон страны, позволяя казнокрадству изменяться в весьма широких пределах, в частности, остро реагируя на такие случайных факторы как старение или обновление госэлиты.
       По логике СЛМ, повышенной коррупционной неустойчивостью должно страдать и постиндустриальное буржуазно-монархическое общество. Так же как и – социалистическое, оно располагает значительным госресурсом и имеет достаточно самостоятельную, освободившуюся от классового контроля госэлиту, склонную к неограниченной деградации, создавая тем самым достаточные условия для коррупционного бума. (Например, гнилая госэлита в современных, постиндустриальных США позволила коррупционным операциям разрастись до общенациональных масштабов. Члены высшего руководства страны свободно распоряжаются вверенными национальными ресурсами по шкурным или сумасбродным мотивам, идут на прямой обман общественного мнения, ввязываются в самоубийственные военные авантюры и покрывают масштабные экономические аферы.)

9. Феодально-постиндустриальная сверхкоррупция.

       Но и при социализме, и при постиндустриальной буржуазной монархии, возможна системная антикоррупционная реакция общества – когда новая госэлита начинает закручивать гайки и чистить авгиевы конюшни предшественников. Феодализм же характерен принципиальной невозможностью подобной реакции. Раздробленные феодальные госинституты хронически слабы и не могут, пусть даже в краткие минуты просветления или обновления элит, эффективно противостоять массовому разложений госслужащих.
       По идее, отсутствие иммунитета перед коррупцией должно сокращать период постиндустриального феодализма до минимума. Государственные кладовые не бездонны и их безудержное расхищение быстро, за считанные годы, а то и месяцы, приведёт коррупционное корыто к полному истощению, толкая разорённое государство в доиндустриальную нищету, физически ограничивающую чиновные аппетиты (что, в частности, наблюдалось в беднейших постсоветских государствах. Но специфика современной России пока препятствует реализации подобного сценария. В наследство от социалистического прошлого россиянам остался колоссальный оборот солидарных благ и средств их производства, к которым прилагается развитая городская цивилизация, не способная выжить без солидарного гособеспечения. Плюс, природа подарила нам богатые природные ресурсы, добыча и экспорт которых, прямо или косвенно, лежат в основе процветания всех российских феодальных вотчин и функционирования страны (В чём, кстати, и состоит суть нашей постиндустриальности, обеспечивающей российскому обществу значительный объём жизненных благ при сравнительно небольших трудозатратах.)
       Необходимое условие такого постиндустриального феодально-сырьевого благополучия – внутренняя и внешняя устойчивость общества, исключающая новые революции, переделы и посягательства империалистических хищников (повторение судьбы Югославии или Ирака). Личные феодальные банды, которыми российские нувориши бодаются друг с другом, годятся только для внутренних разборок, поэтому без сильной Родины-матери, с достаточно боеспособной армией и смирным населением, у наших толстосумов появляется реальная перспектива остаться ни с чем.
       Следовательно, современное российское общество, каким бы феодально-разболтанной не была его государственная надстройка, до последнего будет скидываться на госвласть и кормить присосавшихся к казне чиновных феодалов-паразитов. В дырявую российскую казну всегда будут поступать средства на армию, правительство, думу, народное образование, здравоохранение и пр. - образуя тот самый казённо-солидарный ресурс, на которых фантастическая российская коррупция цветёт уже второе десятилетие.

10. Коррупционные перспективы современной России.

       Согласно теории СЛМ, существенное изменение уровня коррупции может произойти в России лишь вместе со сменой общественной формации. Когда нынешний постиндустриальный феодализм уступит место другой конфигурации, сбалансированной по коррупционным характеристикам - либо за счёт кардинального сокращения казённого ресурса, либо за счёт консолидации госвласти.
       Первый вариант означает переход к доиндустриальной версии феодального общества. Если в России достаточно долго не будет хозяина, то прогрессирующее расхищение общенациональных богатств в конце-концов приведёт российское государство к банкротству. Которое опускает чиновную массу в прозябание, характерное для их коллег из Афганистана, Киргизии или Таджикистана, где коррупционно пастись можно только разворовывая тощую гуманитарную помощь и кредиты зарубежных спонсоров-колонизаторов. Локально такой архаичный феодализм уже реализован в беднейших российских регионах, где у чиновного ворья остался единственный источник стабильных доходов – дотации федерального центра. Но по России в целом, включая и крупные города, доиндустриальность сможет наступить лишь после физического истощения природных кладовых, а это дело не самого ближайшего будущего (особенно, когда текущая тенденция имеет явно противоположный вектор, направленный к богатству и к углублению постиндустриальности, а не к бедности).
       Второй вариант, предусматривающий значительную концентрацию и консолидацию государственных функций, соответствует переходу от феодализма к буржуазной монархии. В результате которого в России появится хозяин общества - доминирующая правящая группировка (как, например, в Китае), кровно заинтересованная в истреблении коррупционеров и способная реализовать это стремление. Главное препятствие на этой траектории - активное сопротивление значительной части нынешнего феодального слоя. Ведь монархическая монополизация государственной власти превращает всех российских феодалов в простых богатых собственников, лишённых властных полномочий. Живущие же от чисто коррупционных источников дохода нувориши, доминирующие сегодня в чиновной среде, просто ликвидируются.
       Другим серьёзным препятствием на пути реального искоренения коррупции (через устранение её первопричины – феодализма) является устойчивая прострация российского общества в вопросах истинных причин и механики нынешнего коррупционного бардака. Что способствует поголовной пассивности и отстранённости рядовых граждан от глобальных задач российского общества. Будучи свойством системным, производным от общественной формации, коррупционные процессы тесно переплетёны с жизнедеятельностью действующей феодальной госэлиты и всегда будут табу для официальной науки и пропаганды (в феодальном обществе). Вместо действительной картины бедствия простым россиянам разнузданное чиновное воровство будет привычно объясняться: несовершенством законодательства, стадией «первоначального накопления», становлением нового государства - переходным периодом, падением нравов, слабостью «гражданского общества» и другими несущественными, вторичными моментами.
       (По логике СЛМ, в феодальном обществе, в принципе, не возможны единые, реально исполняемые законы, кроме законов природы. Любые писаные правила в нём работает лишь тогда, когда оказывается в русле личных интересов хотя бы одного из феодалов и не встречает достаточного противодействия других. Поэтому накопление при феодализме всегда «первоначально» - коррупционно-силовой передел идёт постоянно, хотя общественная система, в целом, давно уже не переходная, а вполне устоявшаяся. Нравы же россиян, как и в любом другом обществе, лишь отслеживают формационные изменения, а никак их не опережают.)
       Единственное, что может сейчас поддержать президентскую группировку в её антикоррупционных начинаниях, так это стремление крупных сырьевиков и растущего слоя мелкой буржуазии контролировать поведение государственной машины, стоящей у них на содержании. Ведь коррупционное разложение ключевых общественных институтов может привести страну к разрушительному кризису, социальному или внешеполитическому, гораздо раньше, чем истощатся её подземные кладовые (даже при нынешней хищнической их эксплуатации).

11. Факты и теория.

       Проверить вывод теории СЛМ о непобедимости сверхкоррупции в феодально-постиндустриальном обществе позволит, в частности, натурный эксперимент, который инициировал президент Медведев. Он объявил крестовый поход против распоясавшихся чиновников, не анонсировав при этом ничего такого, что означало бы параллельное реформирование общественной системы в целом. Если медведевская антикоррупционная компания даст плоды, не приведя к смене формации (без явного перераспределения власти от феодалов, в пользу центрального правительства: если МВД, армия, частные и государственные монополии, региональные князьки, Минфин и ЦБ – останутся такими же самостоятельными и непрозрачными вотчинами, как и все последние 15 лет), то это будет означать наличие в теории СЛМ серьёзной ошибки. Если же, несмотря на все усилия кремлёвской группировки, коррупция не уменьшится, или схлынет только вместе со сменой феодальной системы на другую, централизованную, то в пользу истинности нового обществоведения ляжет ещё один весомый аргумент.
       Пока всё происходящее говорит в пользу корректности теории СЛМ. Ещё во времена СССР, только стоило центральной советской власти где-либо ослабнуть, там сразу же возникал локальный коррупционный очаг вроде среднеазиатского хлопкового или кавказского подпольно-цехового. В частности, вся управленческая вертикаль Союзной Грузии проворовалась и прогнила насквозь ещё при социализме. Когда же, в конце 80-х, наступил полный паралич системы социализма (централизованного управления и хозяйствования), сразу же произошёл коррупционный взрыв общесоюзного масштаба. Всё распоряжение социалистическими общенациональными благами, всё управление государственными органами и предприятиями, стало системно-коррупционным. Преступный доход для любого постсоветского госуправленца превратился в основной и вполне официальный, а реальные антикоррупционные меры, способные сократить мздоимство и воровство чиновников, перешли из правоохранительной рутины в категорию революционных потрясений, затрагивающих основы нового общества и прямо посягающих на статус новых элит, на их лично-феодальное благополучие. В тот период, на любой вопрос «что делать?», который ставил обостряющийся кризис, чиновное окружение «вождей-реформаторов» автоматически давало (зачастую, бессознательно) самый коррупционно-привлекательный ответ, тем самым усугубляя кризис, рождая новые: проблемы, вопросы и коррупционноемкие, порочные рекомендации.
       Например, принимая закон о свободе торговли, Гайдар с Ельциным откровенно шли на поводу у легиона советских хозяйственников, придерживающих государственный товар на государственных складах и провоцирующих тем самым острейший потребительский кризис. Хозяйственная номенклатура требовала именно этого права свободной спекуляции, позволявшего ей безбоязненно прикарманивать разницу между смешной госценой (по которой товар уходил «на бумаге») и - на порядок более высокой (по какой он реально продавался на улице «свободными торговцами»). И наша новая, «демократическая власть» шла навстречу, именно, вороватым чиновникам, вместо того что бы заставить их исправно нести свою службу (реанимировав законы и восстановив карательную систему). Ведь для легализации ворья было достаточно лишь подмахнуть нужную бумажку, что по силам выполнить любому ничтожному проходимцу, случайно вознесённому на высший пост. Особенно, когда этот «подвиг экономического либерализма» гарантировал бурные аплодисменты западных кукловодов, приветствовавших разрушение советских - экономики и государства. Наведение же порядка требовало недюжинных государственных способностей – неподкупности, воли, таланта, опыта - проявленных, в частности, нашими китайскими товарищами, столкнувшимися с аналогичными проблемами и - победившим, а не поплывшим по течению подобно российскому партноменклатурному говну.
       Сейчас постепенно становятся известны подробности провальных, предательских решений ельцинского руководства, обусловивших поражение России на международной арене по ряду стратегических направлений, нанесённое нам западным лагерем. Практически всегда эти уступки покупались у первого российского президента мелкими подачками (ему и его ближайшему окружению - так называемой «семье»), что есть государственное преступление и коррупция в самом натуральном, рафинированном виде.
       Наряду с гайдаровской приватизацией государственных товарных запасов, чисто коррупционный характер имели и все остальные «великие свершения» наших либеральных реформаторов: ваучерная приватизация, пирамида ГКО, залоговые аукционы, реформы ЖКХ и энергетики, «надёжное и выгодное» вложение нашего стабилизационного фонда и золотовалютных резервов в липовые долларовые активы. Из логики СЛМ следует, что почти вся совокупность преобразований, превративших советскую Россию в современную феодальную псевдо-рыночную псевдодемократию, является коррупционной от начала до конца, поскольку заключается в присвоении общенациональной солидарной собственности узким кругом лиц, при корыстном соучастии чиновного сословия. Народ же лишился не только всяких прав на национальное достояние, но и производных от него солидарных благ, получив взамен либерально-рыночную пустышку – неограниченную свободу быть голым и босым.
       Без всякого сомнения, унаследованный Медведевым Кремль на порядок сильнее ельцинского и вполне способен на масштабные деяния. Об этом свидетельствует мощный российский ответ на грузинскую агрессию против Южной Осетии. Этот ответ мог бы трактоваться как явный признак значительного усиления властного центра, преддверия больших антикоррупционных побед. Но, по логике СЛМ, вышеупомянутые действия означают лишь нормализацию (относительно недавнего развала) военной и внешнеполитической составляющей пропрезидентской группировки в армии и дипкорпусе, происходящую на фоне усиления и других феодальных вотчин. То есть, пока феодальная система непоколебима, а победа в Грузии стала возможной лишь благодаря нейтралитету остальных российских феодалов (которые или не успели среагировать, или не захотели, или поддержали Кремль).
       Эффективная общенациональная антикоррупционная компания станет на порядки масштабнее воинской операции 52-ой армии и вызовет огромное сопротивление феодалов всех мастей, и саботаж миллионной армии столоначальников. А сил для революционного введения буржуазной монархии «сверху», без поддержки широких народных масс, у Кремля пока явно недостаточно.
       О чём, в частности, свидетельствует последний громкий коррупционный катаклизм - афера ЭйрЮнион – классический пример коррупционной обналички управленческих полномочий. Когда дирекция компаний внаглую прикарманивает выручку от эксплуатации приватизированной и выведенной в оффшоры госсобственности, оставляя после себя изношенную технику, многомиллиардные долги и миллионы обманутых рядовых граждан. Виновных в подобных преступлениях, разумеется, не находят, потому что точно таким же образом создавались и продолжают создаваться в России все крупные состояния. Просто норма прибыли в авиаперевозках и монополизация данной отрасли – гораздо ниже чем у газовиков, нефтяников, железнодорожников, энергетиков или металлургов – от чего раздоенный авиаперевозчик неизбежно и быстро банкротится, с громким публичным скандалом, а не болтается дальше на плаву, обогащая новых и новых хозяев-паразитов. Понятно, что без мощного государственного прикрытия и соучастия подобные операции не реализуются, а сотни миллионов украденных долларов обеспечат достойный куш для легиона соучастников, включая и негодяев в самых высоких чинах.
       Есть и другие примеры, уже приевшиеся в силу их постоянства. До сих пор работает индустрия обналичивания денег (тупого, чисто криминального способа ухода от налогов), повсеместно и открыто скупается краденый цветной и чёрный металла, процветает легализация краденого автотранспорта, и т.д. и т.п. То есть, основа феодальной сверхкоррупции остаётся непоколебима - чем больше усиливается и антикоррупционно напрягается центральная власть, тем выше сопротивление противостоящей ей феодальной массы, успешно нейтрализующей все благие начинания Кремля (особенно, в условиях устойчивого роста государственных расходов, умножающего доходы и силы чиновного ворья).

12. Фирмы-посредники.

             Подтверждением феодально-коррупционного характера российской экономики служит и сама структура национального бизнеса, в котором убогих, перебивающихся с хлеба на квас производящих предприятий на порядок меньше, чем фантастически успешных (по норме прибыли) торгово-посреднических. За первые 15 рыночных лет это соотношение почти не изменилось, хотя заметно трансформировались функции посредников. В самом начале российского капитализма, в первую половину 90-х годов 20-го века, основной алгоритм получения частно-предпринимательской прибыли заключался в расхищении госпредприятий и госбюджета, в обворовывании граждан – коллективно и порознь. Соответственно, главным инструментом на «рынке краденого», позволяющим обойти законы и спрятать деньги, служили разнообразные посреднические структуры. Ведь каждому ворующему руководителю, пока он не превратился в частного собственника капитала, выкаченного из разорённого им же хозяйства, требовался инструмент перераспределения – прокладка между своим набиваемым карманом и опустошаемым государственным. Самые заметные «прокладки» – биржи, которых наплодили в России абсурдно много (на порядки больше чем следовало, если считать по нормам нормального рынка).
       Позднее, в конце 90-х, по завершению приватизации, чисто коррупционный аспект посреднической деятельности стал всё больше уступать место такому почтенному ремеслу как уход от налогов (в широком смысле – не только от государственных, но и от криминальных). Наше феодальное сообщество живёт по законам джунглей, не отягощённых солидарными прелестями законопослушания. Посему, каждый собственник старается как можно лучше замаскировать свои доходы и их источники, дабы не стать добычей более сильного хищника, в том числе и с государственной пропиской - из налоговых служб, милиции, таможни, различных инспекций. Или же, как минимум, постараться уменьшить уже налагаемую ими дань.
       Плюс, продолжается интенсивный криминальный передел собственности, никогда в феодальной среде не прекращающийся, что поддерживает устойчивый спрос на услуги предприятий-однодневок и оффшоров – важного инструмента всех сторон данного процесса. «Прокладки» традиционно спасают доминирующих выгодоприобретателей от миноритарных акционеров, кредиторов, компаньонов и прочих «обманутых вкладчиков». Видными заказчиками услуг посредников являются и крупные корпорации ранга Газпрома, МПС, РАО ЕС - дойка которых собственным менеджментом приносит огромный коррупционный доход, извлекаемый и отмываемый традиционным инструментарием.
       Поскольку чисто «бумажные», фиктивные предприятия-посредники не привязаны к территориям или объектам недвижимости, ориентируясь лишь на плотность денежных и товарных потоков, рождается феномен Москвы – процветающего столичного мегаполиса (практически не имеющего собственного реального производства) в окружении прозябающей страны (где это производство и работает). Привлекаемые столичными благами, в Москву стекаются феодалы-производители, освобождённые современными бизнес-технологиями от необходимости безвылазно сидеть около своих скважин, шахт, цехов. А где концентрируются толстосумы, громоздя свои офисы и хоромы, там толпятся и их приказчики, холопы, шуты, шлюхи, приживальщики и прочий сброд, кормящийся крошками с барского стола. Именно эту столичную шушеру прозападные либеральные обществоведы определяют «средним классом» - основой нового прогрессивного либерально-рыночного миропорядка и надеждой России, а столицу – тем местом, где этот миропорядок и надежды - реализуются в максимальной степени. По логике же СЛМ, современная Москва является раковой опухолью российского общества.

13. Феодальная политическая система.

              Следующий социальный феномен, наглядно отражающий специфику феодальной конфигурации российского общества – текущее состояние нашей партийно-политической системы.
       По логике теории СЛМ, политическая область человеческой деятельности ничем не отличается от всех прочих. Точно так же, по закону социализации, в политике создаются иерархические коллективы и предприятия (политические движения и партии), в которых объединяется политические активисты. По закону солидарного преимущества, объединение идейных политработников будет на порядки эффективнее сборища наёмников. По закону деградации элиты партийная верхушка переключится с солидарных задач на собственные, шкурные, гораздо быстрее рядовых членов. А по закону хронического либерализма, после нескольких десятилетий спокойного существования любая, даже самая солидарная и боевая партия, оказывается состоящей из политических наёмников и наивных чудаков.
       Для простейшего анализа связи между состоянием политических партий и различными общественными формациями используем самую общую характеристику первых, включающую только два параметра - мотивацию действий членов партии и характер задач (которые призвана решать данная партия и под которые она создаётся). Значения обоих параметров располагаются в диапазоне либеральных-солидарных.
       Очевидно, что моносолидарными (как по мотивации, так и по целям) могут быть только две классовые партии в кризисных обществах - коммунистическая партия в военно-коммунистическом обществе и буржуазно-демократическая, в период буржуазных революций и больших кризисов. С выходом из кризисной полосы обе партии трансформируются, подчиняясь закону хронического либерализма и деградации элиты.
       Коммунистическая партия сначала превращается в солидарно-либеральную (подавляющая масса рядовых членов остаются идейными солидаристами, но действуют они уже по либеральным планам партийной элиты, обслуживая, исключительно, её личные потребности). Далее, по мере десолидаризации социалистического общества в целом, становится всё более либерально-шкурной мотивация и партийных низов (исключая неисправимых фанатиков). Тем самым, правящая партия коммунистов приобретает монолиберальное состояние, которым характерны все партии бесклассовых формаций.
       Буржуазно-демократическая партия по тем же основаниям перерождается в объединение политических, карьерных профессионалов (мотивируемых, естественно, либерально – зарплатой и чинами). Но задачи них ставит буржуазный класс, что и обеспечивает в деятельности такой партии заметную солидарную компоненту. Когда же, с ростом общественного благосостояния, индустриальная буржуазная демократия трансформируется в постиндустриальную буржуазную монархию, либерально-солидарные политические партии становятся монолиберальными - вместо буржуазного класса задачи им начинает ставить компактная правящая группировка, органически чуждая солидаризму.

14. Партии независимой России.

       Современное российское общество недостаточно кризисное, что бы возбудить в гражданах заметный солидаризм. Плюс, оно бесклассовое, поэтому все, ныне действующие российские партии, могут быть только монолиберальными (официально и сознательно отрабатывающими оплаченный политический заказ - внутренний или зарубежный).
       На первом месте в политической деятельности таких партий (как и при любой продаже услуг) стоит броская реклама и максимальная активность в базарный день (накануне выборов), при пассивном, экономном прозябании в межвыборный период. Реальные политэкономические программы общенационального уровня российским партиям противопоказаны, поскольку их работодатели-заказчики: местные феодалы или зарубежные кукловоды - сами по себе являются большими проблемами российского общества и их интересы входят в острый конфликт с любым работоспособным антикризисным планом. Численность монолиберальной партии жёстко ограничена ёмкостью хозяйского кошелька.
       На заре российской демократии, в эпоху шальных денег, каждый мало-мальски успешный хапуга мнил себя цезарем и стремился обзавестись собственной карманной партией (для престижа и парламентского лоббирования/иммунитета). Западные манипуляторы тоже не скупились на гранты, привечая всех заметных антисоветчиков, поэтому партий в постсоветской России было наделано сверх всякой меры.
       Но парламентский опыт довольно быстро показал нашим феодалам что гораздо рентабельнее иметь своего человека в самой сильной фракции, нежели карманную ячейку заднескамеечников, особенно в свете последних избирательных законов. Как результат – возобладала тенденция к слиянию представителей невраждебных Кремлю сил в минимальное число партий, образовавших своеобразный клуб лояльных лоббистов. Это единственная область в российской публичной политике, где партийная жизнь теплится и между выборами.
       Выше, при анализе коррупции, уже говорилось об обязательных государственных институтах, одним из которых является российская многопартийная система, выстроенная по западному шаблону. Следование формальным принципам народовластия стало важнейшим признаком правильной цивилизованной державности. Его утрата гарантирует нашей элите большие неприятности со стороны западных соседей, поэтому кремлёвская власть вынуждена играть в демократию - проводить регулярные выборы, содержать парламент, имитировать законодательный процесс, думскую делёжку бюджета и пр. Контролировать эту декорацию позволяют три прокремлёвские партии – Единая России, ЛДПР и КПРФ (Страхуют от повторения 1993г.)
       Все остальные партии, не входящие в клуб, испытывают логичную и естественную маргинализацию. Например, все наши т.н. «демократы», представляющие собой марионеточные политические образования, созданные для вмешательства во внутренние дела России и находящиеся на содержании зарубежных спонсоров. Поскольку развитие и укрепление нашей страны не входит в планы зарубежных кукловодов, то их марионетки не находят заметной поддержки ни народной массе, ни в Кремле, и вынуждены влачить всё более жалкое существование (чем более очевидной становится их неспособность дорваться до реальной власти). Что особенно ярко проявляется в кризисные моменты вроде недавней войны с Грузией и пикировки с натовским лагерем, раздраженным разгромом его кавказского форпоста.
       Российские коммунисты – наглядны результат последовательной деградации изначально моносолидарной партии большевиков. Сегодня они, в принципе, не способны действовать как солидаристы из-за своего крайнего либерального вырождения и в силу утопичности коммунистического проекта. Верхушка КПРФ ограничивается сбором голосов советских фанатиков (доставшихся ей в наследство от советских времён), что обеспечивает рейтинг, достаточный для комфортного пребывания партийных бонз в апартаментах потешной многопартийной системы. Фактически, такая псевдосолидарная партия является соединением феодальной группировки политнаёмников (действующей по оплаченному политическому заказу) и абсолютно бесправной в партийных делах народной массы. Фанатизм и недовольство последней Зюганов и Ко конвертируют в подачки Кремля и спонсоров, чем и живут безбедно.

15. Перманентный кризис.

Последний феномен, обобщающий действие всех вышеперечисленных негативных явлений, может трактоваться как хронический социальный кризис. Многочисленные частные проявления последнего ощущаются населением России уже второе десятилетие и не составляют никакой тайны. Ещё совсем недавно, во времена Ельцина, бытовало мнение что частная собственность в сочетании с рынком, всевластным президентом-реформатором и помощью Запада - сами всё устроят наилучшим образом. Но сегодня, при президенте Медведеве, уже стала очевидна нелепость этой надежды.
Так же стал очевиден и тот факт, что основной источник дохода, позволяющей нашей стране выживать и даже как-то подрастать, не скатываясь в долговую яму - экспортная выручка сырьевых отраслей. Ущербность подобного состояния режет глаз – стоит только начать сравнивать с нами развитые страны запада и востока, импортирующие большинство потребляемых ресурсов и тем не менее - живущих на порядок лучше и основательнее России. Они дают нам наглядный урок - как может народ, полноценно используя свои способности и комплекс ресурсов занимаемой территории, обеспечивать не только себя лично, но и покрывать львиную часть затрат по содержанию своей демократической и благоустроенной страны.

16. Реформа техосмотра как социальный эксперимент..

  Начатая летом 2011-го реорганизация процедуры техосмотра российского автопарка стала достаточно наглядным социальным экспериментом, позволяющим оценить важный параметр нашей действующей государственной элиты - уровень её паразитизма. (Под которым здесь понимается соотношение персональной премии, снимаемой властьимущими с подначальной территории, к их полезной управленческой работе, выполняемой для местного населения. Данный параметр лежит в диапазоне - от минимального «самоотверженного слуги народа» до бесконечно большого «бессовестного ворья». Недалеко от максимума располагается представительная категория типажей, соответствующая известному понятию «паразит», от которого и именуется исследуемый показатель.)
  С властьимущими федерального уровня рядовой россиянин практически не контактирует, располагая только их отретушированными телевизионными образами. Которые, разумеется, оценивают свои труды на отлично, по словам В.В.Путина - денно и нощно «пашут как рабы на галерах». Коррупцию высокие начальники на дух не переносят, регулярно штампуя указы по искоренению оной, а в регулярных провалах у них всегда оказываются виноваты нижестоящие «плохие бояре», неизбежно присутствующие в окружении хорошего царя (Как, например, у Б.Ельцина одно время был «во всём виноват Чубайс»). Эти же отдельные недостойные подчинённые – официальное объяснение того прискорбного факта, что в своей повседневной жизни рядовой россиянин, вынужденный общаться с государственным людом, сплошь и рядом сталкивается с наглыми хапугами, напрочь забывшими о служебном долге и о благе общественном.
  Официально высокие слуги народа живут «на одну зарплату», но их реальная премия снизу худо-бедно просматривается (особенно, в эпоху Интернета и Форбса). Знаменатель же дроби – лично свёрнутые высокими начальниками «общественно-полезные» горы – остаётся вопросом открытым. Соответствуют ли миллиардные состояния нуворишей из семейного клана Ельцина вкладу первого президента в процветание России? Спас ли Борис Николаевич Россию от голода, гражданской войны и ужасов прогнившего социализма, в совокупности многократно перекрыв доставшееся родне наследство, или при нём страна слепо плыла по течению, в то время как семейка распихала по карманам сколько, сколько смогла унести? Заслужили ли, например, Аликперов с Потаниным свои высокие места в Форбсе ударной работой в соответствующих министерствах? Сокурсники Путина/Медведева, соседи по кооперативу «Озеро» - богатеют по чинам и по заслугам, или – нет? И т.д и т.п.
  Непрозрачность функционирования высоких российских начальников вынуждает оценивать шкурную составляющую их мотивации на основании косвенных признаков, к которым как раз и относятся последние кремлёвские упражнения с техосмотром. Благо, опыт получился достаточно чистым из-за предельного, рафинированного паразитизма обслуживающей его гаишной подсистемы. В советское время, когда существовал огромный государственный автопарк, функция надзора за его состоянием и эксплуатацией, исполняемая отдельной от автохозяйств госслужбой, была вполне уместна. Но сегодня, при капитализме, ситуация в корне изменилась: автотранспорт стал в основной своей массе частный, застрахованный в частных компаниях, производимый на частных заводах, обслуживаемый в частных автосервисах, возящий грузы частных клиентов. Все мыслимые коллизии и перекосы во взаимоотношениях этой пятёрки вполне разрешаются нормальным законодательством и здоровым коммерческим интересом. Соваться в них со своей надзорной функцией военизированному госоргану есть только одно основание – паразитическое кормление внушительного отряда придорожных милицейских-полицейских. Никакой другой «отдачи» система казённого техосмотра сегодня не способна производить по определению, логично выродившись в очевидную коррупционную профанацию ещё на заре российского капитализма (Кстати, как показывают последние громкие аварии c самолётами, судами, ракетами и целыми ГЭС, российский гостехнадзор сгнил повсеместно).
  Поэтому, если бы наша государственная власть исходила из логики приумножения общественного блага, талоны техосмотра ею были бы ликвидированы ещё в 2003 году, в день запуска системы ОСАГО. Страховым структурам, непосредственно заинтересованным в снижении аварийности своих клиентов, есть прямая выгода следить за техническим состоянием страхуемых автомобилей, пользуясь эффективным инструмент принуждения – дифференциацией стоимости страховки, вплоть до отказа в её выдаче (что обеспечивает фактическое поглощение талонов ТО страховыми полисами, как это уже проделали с другой абсурдной бумажкой - «рукописной доверенностью»).
  Кстати, по тем же основаниям есть смысл передать страховщикам и вторую сугубо паразитическую функцию ГАИ - выдачу водительских прав. Нелепо, когда частный обучающий центр уровня негосударственного ВУЗа может сертифицировать гражданина для управления авиалайнером, АЭС, прокатным станом, для операций на сердце, в то время как право езды на мотоцикле можно получить только в батальоне или роте, у людей в форме и при оружии, под командованием аж целых генералов. Которые, что примечательно, никак за реальный уровень водительских навыков не отвечают, в отличие от страховщиков, если те выдают шофёрские права вместе с длительным, на несколько лет, расширенным полисом гражданской ответственности.
  Возвращаясь к техосмотру. Рэкетёрская суть его постсоветской, ГИБДДшной версии столь очевидна, что даже российские обыватели, всегда относившиеся к госучреждениям как к данной Богом неизбежности и не имеющие навыка демократического контроля за госэлитой, однозначно поддерживают отмену этой фикции. Тем не менее, кремль целых 8 лет сохранял её в неприкосновенности, упуская положительный экономический эффект от перевода в свободные трудовые ресурсы десятков тысяч весьма прожорливых паразитов, пренебрегая горячей благодарностью миллионов автовладельцев. И только когда реформа давно перезрела, а правящему тандему срочно потребовался позитив в преддверие сомнительных предвыборных маневров, правительство третьего президента наконец-то занялось техосмотром, делая это предельно бережно, с сохранением высокого паразитарно-коррупционного потенциала новой системы ТО для тех же полицейских.
  Единственное, что способно объяснить наблюдаемый парадокс – рекордный уровень вышеупомянутого элитного паразитизма, «достигнутый» в современной России. Поскольку, сознательно и стабильно поддерживать снизу паразитическую госэлиту могут люди единственного сорта - такие же профессиональные паразиты (только пасущиеся на нижних этажах социальной иерархии с благословения вождей). Бесспорное существование такой поддержки доказывает, в частности, последовательность избирательных компаний, начиная с президентских выборов 2004-ого года. Первому избранию В.В.Путина в 2000-ом предшествовали масштабные теракты в российских городах (взрывы жилых домов) и решительные действия «преемника» в так вовремя начавшейся второй чеченской войне. Последующие выборы – Путина и Медведева - были уже мирными, без чрезвычайщины. Только что прошедшие парламентские выборы декабря 2011 года тоже прошли по отработанной схеме, обеспечив думское большинство проправительственной Единой России. Причём, нужные проценты правильно проголосовавших, как и всегда, обеспечивали не командированные из Москвы каратели, а преданный режиму местный актив (в основной своей массе - госслужащие с зависимыми холопами-бюджетниками и подельниками). В этот т.н. «административный ресурс» полноценно входят и технадсмоторщики из ГАИ/ГИБДД – крепко встроенные в «вертикаль», насквозь коррумпированные паразиты в погонах, «социально близкие» правящей госэлите, что и объясняет столь чуткое к ним отношение.
  За двадцатый век мир сильно изменился и откровенная деспотия, тысячелетиями успешно применявшаяся неугодными народу правителями для продления своих полномочий (обычно, под предлогом личной богоизбранности или каких иных чрезвычайных обстоятельств), стала весьма шаткой. Особенно, при сегодняшней «однополярности», когда открыто тиранить и подавлять население можно только по особому разрешению начальников натовского союза. Последняя волна бунтов в арабских странах против бессменных правителей, в большей или меньшей степени страдавших дефицитом народной любви, - наглядная тому иллюстрация. (Удобный Западу режим в Бахрейне устоял только благодаря карателям из Саудовской Аравии, а чем-то не угодившие - египетский Мубарак и тунисский Бен Али, которым натовцы не позволили силой разгонять бунтарей, мгновенно пали.).
  К ельцинскому режиму, в силу известных его особенностей, Запад был достаточно благосклонен, прощая первому президенту свободной России многое: в 1993-ем - расстрел народных выступлений вместе с оппозиционным парламентом, в 1994-ом - развязывание чеченской войны, откровенное мошенничество на парламентских выборах 1995-го и президентских - 1996-го. Путинская правящая группировка западную любовь быстро растеряла а любовь народную не особо нажила, поэтому остерегается давать лишний повод натовским пропагандистам и основные перевыборные ритуалы более-менее исполняет. Но даже в усечённой, псевдодемократической редакции, данные ритуалы вынуждают режим искать поддержки влиятельной гражданской массы, способной вместе с обычным выборным шулерством задавить на избирательном поле недовольную часть общества.
  Ориентация на номенклатурно-паразитический актив/электорат предельно упрощает внутриполитическую стратегию правящей верхушки, которой для удержания власти достаточно просто не мешать размножению и разложению чиновничества, через федеральный бюджет регулируя наполняемость кормушек. Например, живущие на казённые деньги государственные вузы. Только официальные доходы ректората отличаются от зарплат рядовых преподавателей в десятки раз. Понятно, что такая система наше высшее образование последовательно гробит – сегодня учат студентов или старики за добавку к пенсии, или крепостные аспиранты, причём и те и другие – спустя рукава, активно торгуя отметками, зачётами, вплоть до диссертаций. Власть легко могла бы навести порядок в доходах институтских работников, но уже второе десятилетие этого не делает ради сохранения лояльности вузовского директората, заведующего ответственными избирательными участками и контактирующего с весьма неустойчивым материалом – учащейся молодёжью. По аналогичному принципу выстроены и все остальные госбюджетные системы – школьная, медицинская, судебная, эмведешная, госкорпорации и т.д.
   (Характерный пример от известного разоблачителя – А.А. Навального, которого заинтересовала покупка автомобиля Lexus с «бубингом», совершенная Уральским государственным экономическим университетом на деньги налогоплательщиков. Согласно требованиям заказа, автомобиль должен иметь: улучшенную отделку салона древесиной бубинга, аудиосистему премиум-класса Mark Levinson c 17 динамиками…, два 7-дюймовых LCD-монитора (с пультом ДУ) для пассажиров на задних сиденьях, расположенные в подголовниках передних сидений и другие VIP-цацки. Отметим, что это не первый автомобиль премиум-класса, купленный университетом за последние годы – ранее вуз приобрел два BMW пятой и седьмой серий… за последние несколько лет университет неоднократно привлекался к административной ответственности за нарушение правил пожарной безопасности... Однако нарушения так и не были устранены в связи с отсутствием свободных бюджетных ресурсов…)
  Кстати, практику одаривания лояльных чинуш элитными тачками не смог нарушить даже экономический кризис. Депутат от «Справедливой России» Геннадий Гудков опубликовал на своем сайте результаты депутатских запросов представителям производителей премиальных марок о продаже автомобилей на сумму свыше 2 млн руб. российским чиновникам и госкомпаниям. По этим данным, в 2007-2009 гг., в разгар кризива, государство и контролируемые им компании закупили только наиболее дорогих моделей Toyota, Lexus, BMW, Audi и Mercedes более чем на 4,5 млрд руб.
  Владимир Владимирович Путин вполне определённо высказался, объясняя свой отказ заняться коррупционерами всерьёз веской причиной – «не с кем будет работать». Действительно, если представить фантастическую ситуацию превращения госслужащих некого российского региона в порядочных служак, которые за одну лишь зарплату и за некие высшие принципы принялись добросовестно наводить порядок на вверенной территории – корчевать криминал и разруху. Легко представить, как эти люди прореагируют на предложение кремля «вместе поработать» (Например, дорогу казённую проложить за три цены, две из которых откатить наверх. Или - на федеральных выборах заданный победный процент накрутить кандидатам, на которых уже пробу ставить негде.). Очевидно, что ещё до всяких подобных предложений начальники-праведники окажутся в непримиримой конфронтации с правящим режимом, в которой уцелеет только одна сторона - сильнейшая.
  После отставки никчёмного Б.Ельцина, с началом путинского укрепления вертикали власти, возникла надежда на серьёзное сокращение многочисленных паразитов и нахлебников, расплодившихся за первые десять лет российского капитализма. То же сулила и западная экономическая теория, утверждающая, что беспредельный хапок/распил возможен только в короткий переходный период «первоначального накопления», после которого «усушка-утруска» быстро вернётся в цивилизованные рамки усилиями самих же насытившихся нуворишей. Любая дееспособная власть (а недееспособную буржуи обязательно поменяют), исходя из элементарных соображений материального баланса страны и своего собственного благополучия, нахлебников всех мастей начнёт целенаправленно выводить. Причём, под сокращение попадали не только явные преступники, нарушающие закон (коррупционеры, ворьё и пр.), но и добросовестные вынужденные безработные, составляющие избыточное городское население (бывшие труженики гипертрофированного ВПК, абсурдно бездельничающие рядом с пустующим, вымирающим селом и огромным фронтом крестьянской работы).
  Но следующие десять путинско-медведевских лет наглядно показали, что никакого сокращения не предвидится и здоровой буржуазно-демократической властью здесь даже не пахнет. А вот осознанная, системная паразитофилия – налицо. Чиновники всех уровней последовательно плодятся и разлагаются, их коррумпированность и прожорливость бьёт все мировые рекорды, при явном попустительстве и соучастии коллег федерального уровня. За 10 последних лет численность российских госслужащих всех уровней выросла в 1,4 раза. Если в конце 2000 года их было 1,16 млн., то в конце 2010 года – уже 1,65 млн. человек. Сегодня из 1000 работающих россиян 25 – чиновники, в 2000 г. их было 18, а в 1994 г. – 15. Не удивительно что Москва (гнездо федеральной бюрократии), закрывшая почти все местные заводы, но поглощающая львиную долю налогов с потока импортируемого сырья, растёт как раковая опухоль.
  Вышеописанная конфигурация общества довольно сходна с - индийской, периода британского колониально владычества. Когда покорность огромной страны поддерживалась мизерной военной группировкой англичан, так как главную работу по умиротворению выполнял туземный актив, не меньше метрополии заинтересованный в феодальной и кастовой разобщённости индусов (По сути, там действовала аналогичная российской паразитическая иерархия, только на вершине её была не суверенная, доморощенная элита, а – импортная, сидящая в Лондоне.)
  Определение всей российской властной пирамиды, начиная с обитателей кремля и заканчивая мелким жековским столоначальником, как гипертрофированного заповедника зажравшихся паразитов, объясняет практически все удивительные феномены, которыми так богата наша современная действительность. По очевидным показаниям общество победившего паразитизма обречено на хронически больную экономику, которой никакие доходы и преимущества не идут в прок (в которой будет постепенно проеден любой капитал, накопленный в допаразитическую эпоху – человеческий, промышленный, научный, инфраструктурный, сырьевой и пр.).
  Притчей во языцех стал поганый инвестиционный климат России, в котором выживают только сверхприбыльные «сиюминутные» предприятия, а любое сложное, капиталоёмкое производство последовательно деградирует (без господдержки, а зачастую и с ней). По той же причине все 20 лет российского капитализма местной экзотикой является постоянная инфляция издержек с главной составляющей - непрерывно растущими тарифами монополий, как частных, так и государственных.
  Весьма наглядно характеризует ситуацию и непобедимый, почти официальный российский сервис обналички и ухода от налогов. Который абсурдно соседствует с мощной налоговой службой и изощрённой системой бухучёта, поглощающих только на одно своё содержание огромную массу ресурсов и генерирующих в объектах налогообложения колоссальные издержки (на толпы бухгалтеров, горы бумаг, миллионы единиц офисной техники). Мирное сосуществование обоих монстров объясняется тем, что последняя, фискальная система работает как нормальная феодальная вотчина, только на прокорм самой себя (на освоение казённого содержания и на коррупционный приработок), когда важен сам процесс бумагооборота и карательные полномочия, а на макроэкономическую отдачу системы налогообложения в целом её «операторам» глубоко наплевать. Поэтому, снижающие эту отдачу обнальные структуры налоговикам вовсе не враги, а зачастую – союзники и подельники (прежде всего, в коррупционном бизнесе самих мытарей).

  Специфические мутации российской политической сферы тоже однозначно свидетельствуют в пользу гипотезы о «развитом паразитизме». Прежде всего, о нём говорит хронический идеологический вакуум (многолетние бесплодные поиски пресловутой «национальной идеи», способной занять место прежней - коммунистической). Объясняется он естественной, природной склонностью нормального, среднего человека к паразитической форме жизнедеятельности. Хомо-сапиенсу достаточно открыть путь к халявным благам, а моральное оправдание комфортного тунеядства он всегда найдёт сам. Поэтому, для воспитания в массах психологии нахлебников, индифферентных к элитным паразитам и их приспешникам, никаких национальных идей/идеологий не требуется. Последние оказываются востребованы госэлитой лишь там, где необходим прямо противоположный результат - перевоспитанный/перемотивированный относительно своего естественного состояния индивидуум (солидарист и патриот). А шкурный эгоизм прекрасно распространяется в человеческой массе и сам по себе, как чума, достаточно ему просто не мешать.
  Кроме того, «физически» невозможно в одной концепции совместить необходимые условия прогресса/экономического роста с неприкосновенностью класса дармоедов-кровососов, создающих спад и разруху одним фактом своего вольготного существования. (Нет ни одной общественной идеологии/проекта, которые бы поощряли откровенных паразитов, а добросовестных производителей дискриминировали.) В результате, нашей правящей группировке приходится выбирать одно из двух: или неабсурдную государственную идеологию/идею, пригодную для обнародования и внедрения, или устойчивость сложившейся социальной системы и своего места в ней. Как и следовало ожидать, идеологией жертвуют год за годом.
  За осознанность данного выбора говорят, например, такие особенности казённой пропаганды как активная реклама в СМИ прелестей личного рыночного благоденствия, в самой вульгарной их трактовке, с единственным «моральным» ограничением – не попадаться. (Рабовладельцы могут спать спокойно, когда рабы мечтают не об отмене рабства и не о свободном обществе, а только о том чтобы самим пробиться в хозяева.). Органично вписалась в официальный медийный формат даже такая гадость как блатная романтика, представляющая собой кредо классических паразитов (которым положено жить за счёт работающих лохов, ни в чём себе не отказывая, а трудиться - западло).
  Не удивительно, что идеалом современной обеспеченной молодёжи стал благоденствующий на всём готовом паразит. Как показывают опросы поступающих в вузы, готовящие каровый резерв чиновничества (таможенные, налоговые, полицейские академии), целью подавляющего большинства абитуриентов является хлебная руководящая должность, позволяющая стричь купоны всеми доступными средствами, прежде всего коррупционными (как самыми эффективными). Для исполнения штатных административных функций данная позиция глубоко ущербна и, во многом, благодаря ей наши госучреждения работают через пень-колоду, но для правящего режима она оказывается наиболее предпочтительной, поэтому будущим «людям государевым» никто не мешает разлагаться предельно. (Хорошая иллюстрация - http://www.snob.ru/profile/23916/blog/44525 )

  Полным вышеописанный идеологический вакуум делает идейная импотенция российской политической оппозиции (любой, мало-мальски организованной). Дело в том, что наше апатичное и дезориентированное общество позволяет своим «несогласным» политикам держаться на поверхности только двумя способами - или при поддержке кремля (вынужденного имитировать демократическую многопартийность), или - на гранты зарубежных «доброхотов». Отношение последних к кардинальному изменение действующей системы такое же «контрреволюционное», как и официальная позиция – западные «демократизаторы» лишь хотят в нашем «развитом паразитизме» занять место главного выгодоприобретателя, ничего не имея против паразитирования на России, как такового. Соответственно, и их здешние политические агенты могут выдвигать только беззубые косметические лозунги, справедливо опасаясь повредить планам своих зарубежных спонсоров и лишиться места.
  Вот и остаётся у наших видных оппозиционеров в сухом остатке программа из двух лозунгов, один из которых – «даёшь свободные выборы» (см. того же А.А.Навального). Суть его предельно проста – отстранить от избирательного процесса кремлёвских кукловодов, дав тем самым полную свободу рук западной коалиции, а её местной агентуре - шанс прорваться к власти и отработать вложенные в неё деньги. Поэтому (раз уж упомянули Навального), популярное сегодня определение «Единой России» как партии жуликов и воров является типичной полуправдой (эквивалентной, как известно, лжи). Оно внушает публике неверное впечатление о том, что остальную политтусовку составляют люди иной, чистой породы (наивный Б.Акунин даже предложил назвать объединённую оппозицию – «Честная Россия»). На самом деле, все видные оппоненты режима, стоит им лишь дорваться до власти, демонстрируют абсолютно идентичную кремлёвским поведенческую модель. (Даже такое кристально чистое «Яблоко», когда в середине 90-х имело некоторый вес в Думе, активно проталкивало в пользу западных корпораций грабительские проекты «соглашений по разделу продукции»). Вот и получается, что единственное реальное отличие «честных российских политиков» от единороссов состоит в том, что шкурные чаяния последних уже воплотилась в капиталы и чины, а оттертые от корыта «честные» оппозиционеры по гнусным деяниям членов «партии жуликов и воров» лишь пускают обильную слюну.
  Истинность последнего утверждения доказывает та лёгкость, с которой противоборствующие политические лагеря – «частные» и «»нечестные» обмениваются своими членами: выкинутые из кремлёвской обоймы «профессионалы» сразу переходят на грантовое или «системно-оппозиционное» кормление, и – наоборот. Например, видный СПС-овец Н.Белых – запросто идёт в губернаторы, беря в соратники непримиримую оппозиционерку М. Гайдар. И никакой революции в Пермском крае от этого не происходит. М.Касьянов, наоборот, из премьеров переходит в крайнюю прозападную оппозицию. Многолетний начфин А.Кудрин, «близкий друг» В.В.Путина, оказывается на развилке – то ли ему побороться за выслуженное премьерское кресло, то ли – податься в правооппозиционные лидеры. Аналогично – олигарх М.Прохоров, который по роду деятельности и образу жизни – идеально соответствует режиму, но вдруг прозрел и подался в вожди правых «системных» оппозиционеров, но пролетел, как и, в своё время, на левом фланге - «красный банкир» В.Семаго, пытавшийся расчистить себе место на вершине партийной иерархии КПРФ.

  Последний спорный момент в присвоении нашим властьимущим высокого паразитического рейтинга связан с рядом масштабных государственных проектов, которые российское правительство сегодня не только анонсирует/рекламирует, но некоторые даже и реализует. Что явно противоречит нормальному, житейскому представлению о гнилой госэлите, создаваемому простым сложением двух моментов - набора заветных обывательских желаний и теоретической возможности неограниченного удовлетворения оных. Из этой комбинации прямо вытекает сиюминутная, ультрашкурная поведенческая модель: захапать всё что можно, побыстрее обналичить и свалить на комфортабельный Запад, оставив здесь риски, долги, пустыню и помойку. Причём, за универсальность данной стратегии вроде бы говорят многочисленные примеры – именно так поступили беглые нувориши типа Березовского, ельцинская «семья», разнообразные «воры в законе», проворовавшиеся чиновники, банкиры, «пирамидостроители» и пр.
  А раз наш тандем и Ко ведут себя иначе, финансируя из казны долговременные проекты, такие как - северный и южный - потоки, ГЛОНАСС, перевооружение армии, благоустройство Москвы (которые хоть и выполняются со скрипом, теряя огромные средства на усушку и утруску, но тем не менее, доводятся до конца) - то может они и не паразиты вовсе. Может в кремле сидят порядочные, но недостаточно опытные руководители со слабой и вороватой командой, допустившей паразитический беспредел при прямом пособничестве рядовых россиян, предпочитающих закрывать глаза и давать взятки, а не хватать негодяев за руку и сдавать в милицию-полицию. То есть, на самом деле наша госэлита стремится сделать «как лучше», но из-за негодных подчинённых, пассивного народа и других объективных причин – результат выходит «как всегда».
  Объясняет это видимое противоречие специфическое качество российской госэлиты, которое можно определить как «суверенность» (Пользуясь удачным термином кремлёвских идеологов, довольно точно охарактеризовавших им наши демократические институты). Новейшая история знает множество примеров паразитических режимов, имитировавших выборность власти, но все они были/являются марионеточными, компрадорскими (вариациями на тему известных «банановых республик»). Причина чего банальна. Во-первых, паразитируя на собственной стране очень трудно снискать народную любовь. Любые же демократические практики, вплоть до чисто бутафорских, представляют собой сильный дестабилизирующий момент, делающий паразитарно-демократическое общество предельно чувствительным к внешнему воздействию. Поэтому любой сильный международный игрок может извне такую власть легко свалить или взять под контроль. Во-вторых, только паразитические режимы располагают свободным ресурсом, которым они способны полноценно расплатиться за внешнюю поддержку. На этом симбиозе внешнего паразита (потребителя «колониальных товаров») и паразита внутреннего (их поставляющего) основана современная неоколониальная система. Метрополия идеологически и «физически» поддерживает в неоколониях режимы (внешне вполне благопристойные, «демократические») которые ей платят экспроприируемым (неэквивалентно изымаемым) ресурсом своих стран.
  В напряжённом двуполярном мире эта комбинация редко работала – конкурирующая с метрополией сверхдержава, выступавшая под лозунгом освобождения страны от местных паразитов, всегда имела большое преимущество перед сотрудничающим с ними «неоколонизатором», вынуждая последнего бросать дорогостоящие игры в демократию, плевать на благопристойность и устанавливать в колонии нормальную марионеточную военную диктатуру. Но наступившая в конце 20-го века «однополярность мира» ситуацию поменяла.
  Демократизация была ключевым лозунгом натовского лагеря в противостоянии с СССР, поэтому с распадом последнего (с ликвидацией конкурирующей сверхдержавы) «паразитические демократии» стали основной формой неоколониальной эксплуатации. Именно такими режимами стали все без исключения обломки социалистического лагеря, в конце 90-х исправно поставлявшие на запад свои «национальные продукты». Надо только учитывать, что к последним относятся как ресурсы экономические, материальные, так и – политические. Например, с хронически дотационных областей вроде Советской Прибалтики, сейчас паразитически изымается единственное, что у неё осталось - внешнеполитический ресурс (её влияние/положение на международной арене). За отделение от СССР, за право на использование страны под военную базу, плацдарм, объект ПРО или какую иную сомнительную функцию, чреватую для местного населения невосполнимыми издержками, с прибалтами расплачиваются «пряниками»: защитой НАТО, благосклонностью МВФ, допуском в ЕС, в шенгенскую зону, в зону Евро. Как показали кризисные события 2010-11–го, для европейских новобранцев эти «пряники», поначалу столь привлекательные, имели отрицательное экономическое содержание – потребительский бум раскручивался в долг и пришла пора за него рассчитаться. Сейчас в Брюсселе всерьёз обсуждают переселение в прибалтийские республики беженцев из Африки и Ближнего Востока, наводняющих благополучные зоны единой Европы. Если этот план осуществится, прибалтийскими госэлитами будет достигнута высшая степень марионеточного паразитизма – превращение своей страны в человеческую помойку, по воле хозяина.
  Марионеточным паразитам, действительно, никакие нацпроекты не нужны. Во-первых, у них нет на них ресурсов. Во-вторых, у таких госэлит и проблем, этими проектами решаемых. Например, типичный засланец - командированный из США в Литву президент Валдис Адамкус. Он может покровительствовать неонацистам, отрицать местную разновидность холокоста, открыто нарушать законы ЕС о правах нацменьшинств – на всё это безобразие натовское «международное сообщество» дружно закрывает глаза. Он может даже проиграть выборы конкуренту, подозреваемому в симпатиях к России (Роландасу Паксасу) не опускаясь до интриг и фальсификаций (поскольку удачливому конкуренту гарантирован быстрый импичмент, состряпанный колониальной агентурой).
  В начале 90-х, Ельцин и Ко сдавали Родину с потрохами и рассматривались Западом как готовые паразиты-демократы (по сути, их к этому и готовили в годы перестройки - подкармливая, развращая и вербуя). Но рентабельная эксплуатация такой большой и развитой страны как Россия требует сложной иерархической системы, аналогичной советской (только работающей не на нужды ВПК и соцлагеря, а на содержание западного «золотого миллиарда»). Причём, люди в этой системе должны работать не столько за оклад, сколько за идею (дабы корпорация не прогорела из-за элементарного крысятничества среднего звена, предпочитающего служить не зарубежному «цивилизатору», а - своему личному карману.) Плюс, для выстраивания такой системы, в самом начале рыночных реформ, в Россию должны были приехать полномочные и квалифицированные топ-менеджеры, а не мародёры в ранге «экономических советников», набивающие мошну наперегонки с местной базарной шпаной. Поэтому не удивительно, что после непродолжительного периода шального хапка, неразберихи, грызни за капиталы и чины, в демократической России подручные зарубежных паразитов были отодвинуты от корыта паразитами самостоятельными (суверенными), понявшими свою выгоду, консолидировавшимися и постепенно, к концу первого путинского срока, захватившими государственную власть.
  Последние имеют заметное преимущество перед марионетками, поскольку свободны в своих решениях и могут использовать весь присваиваемый ресурс на борьбу с соперниками. Чем больше и плодороднее местное «пастбище», тем это преимущество будет сильнее. Но реальный суверенитет имеет и издержки - необходимо самим упираться на международной арене (где никакой западный хозяин «крышу» не предоставляет) и самим решать проблемы во внутренней политике (где активно баламутят сильные зарубежные игроки и копит недовольство ограбленный, прозябающий народ). В случае же поражения, за большой хапок и самостоятельность проигравшему суверенному хапуге положена и большая расплата – и от своих, и от чужих. (Как такое происходит - прямо сейчас нам демонстрирует из киевской тюрьмы Ю.Тимошенко, а из американской – другой бывший украинский премьер – П.Лазаренко). Судя по текущим делам тандема, в кремле следуют долговременной стратегии – изо всех сил держаться за власть и сохранять в целостности объект властвования (страну). Что, в частности, и означает осуществление вышеупомянутых масштабных госпроектов, сочетающихся с активной и сложной внешней политикой, зачастую, достаточно конфронтационной.
  Разумеется, характерные для российской экономики высокие паразитические издержки жёстко ограничивают число выполняемы реальных нацпроектов (при нынешнем уровне воровства на большее просто не хватит казны). Но руководители страны, проблемной и богатой одновременно, не могут довольствоваться минимальным набором задач «выживания» – такая пассивность при имеющихся ресурсах (на которых миллиардеры растут как грибы) была бы явным моветоном и ненужным раздражителем плебеса. Поэтому правящий режим вынужден добирать пакет великих целей/задач необременительными, виртуальными утопиями, максимально далёкими от реальной жизни и тех колоссальных проблем, которые в ней создаёт развитой паразитизм. К таковым относятся: инновационная экономика, модернизация всего и вся, развитие нанотехнологий, наукоград в Сколково, московский «мировой финансовый центр» и пр. «Мы покроем страну сетью зоопарков и кукольных театров….» (О.Генри)
  Наличие лондонского международного финансового центра ни сколько не мешает британской экономике последовательно двигаться к банкротству по общеевропейскому сценарию. В то время как Германия со своим менее заметным Франкфуртом находится в гораздо лучшем состоянии, выступая главным донором больного евросоюза. Как показали последние события, роль крупнейшего нью-йоркского финцентра в успехах реального сектора американской экономики весьма сомнительна, а вот в провалах - бесспорна. Япония барахтается в экономической депрессии уже второе десятилетие вместе со своим международным токийским финцентром. То есть, станет в реальности Москва таким центром или не станет, приближается она сейчас к сей заветной цели или удаляется – сие никак не отразится на российской экономике, позволяя кремлю смело рапортовать россиянам о регулярных успехах в преодолении очередного фантомного этапа, не рискуя быть пойманными на откровенном вранье. Те же основания движут и другими нематериальными нацпроектами. Поскольку в остальном мире нарастающая экономическая депрессия также заставляет госэлиты упражняться в примитивной демагогии, в общем хоре дешёвые поделки кремлевских «целеуказателей» не так сильно режут глаз.
   (Перед самыми новогодними праздниками В.В.Путин вдруг обнаружил массу жуликов, ворующих значительную часть энерготарифа. Десять лет он не видел у себя под носом паразитического спрута, опутавшего национальный энергосбыт, а тут вдруг прозрел. Спрашивается, чего же тогда стоили все предыдущие заявки на модернизацию и прорывное развитие, если воровской налог уже второе десятилетие делает разорительным самое необходимое – электроэнергию - что премьер публично и признал. А ведь кроме электричества российскими паразитами хорошо освоено и многое другое, остро необходимое человеку или бизнесу: газ, ГСМ, коммунальные и железнодорожные услуги, поддержка инфраструктуры, правоохрана, и т.д.)

  Если мы достаточно разобрались в происходящем, остаётся сформулировать прогноз, позволяющий за разумное время экспериментально оценить адекватность обсуждаемой гипотезы. Благо, на носу президентские выборы, эту проверку сильно упрощающие. Поскольку кремль заранее позаботился о зачистке избирательного поля (судя по утверждёому набору претендентов) вопрос о персоне победителя не стоит и ничего доказать/опровергнуть не может. Также, не представляют научного интереса и настроения электората, выражающиеся в распределении голосов и реакции на результат. Единственное, что можно проверить послевыборной реальностью – возможные сценарии развития событий и вероятности их реализации. Таковых просматривается всего три, условно - «суверенный эволюционный», «суверенный революционный», «компрадорский революционный».

  Первый сценарий – эволюционный – означает, что кремлёвская группировка не планирует после президентских выборов каких-либо серьёзных изменений, а все недавние разносы, увольнения и обещания, валом посыпавшиеся из тандема после думских выборов и демонстраций народного возмущения – лишь аварийный выпуск пара и набор дополнительных предвыборных очков. Следовательно, мы ещё лет шесть, как минимум, будем жить по накатанной – при суверенной паразитической псевдодемократии и стихийно эволюционировать в рамках пресловутой застойной стабильности.
  Логику кремлёвских стратегов понять не сложно. Если не отказываться от рынка и демократических процедур, то единственной альтернативой армии чиновных и прочих паразитов (как опоры суверенного режима) является буржуазный класс. Причём, поддерживать он будет не сегодняшних «жуликов и воров», а качественно иных руководителей. Даже если госэлита сможет оперативно избавиться от клейма «паразит», для формирования такого класса поадобиться, как минимум, время и благоприятные условия. Тем более, что пока российское государство действует в противоположном направлении, угнетая, дезориентируя средний и мелкий бизнес, мороча ему голову идиотскими прожектами, настраивая его против властей. Даже при самых благоприятных условиях, при чётко выраженной и добросовестной антипаразитической политике обновлённого кремля, к состоянию классовости такая дохлая буржуазия придёт ни за один год, а вот нынешняя опора режима – подчиненные паразиты – отвернутся сразу. Чем обязательно воспользуются конкуренты, желающие возврата к прежнему режиму, а также - внешние силы, стремящиеся привести к власти в России своих марионеток-компрадоров (устроить здесь «оранжевую революцию»).
  Разумеется, установившееся в современной России процветание разного рода нахлебников имеет физический потолок - как бы страна ни была богата, казна её не бездонна и продуктивность местных «пастбищ» не бесконечна. Приближение численности привилегированных людей «с ложками» к ресурсному пределу автоматически влечёт негативные последствия (вроде быстро растущей дефицитности госбюджета), заставляя власть прореживать «опору режима» (жертвуя наиболее одиозными, зарвавшимися, предавшими своего синьора) и умерять аппетиты остающихся. Аполитичное состояние народа, его разобщённость и сильная заражённость шкурным индивидуализмом - позволяют правящей группировке обходиться меньшим числом «идейных сторонников». Вполне возможно, что кремлёвские стратеги прикинули баланс и решили: на их век корма паразитам хватит.
  Вероятность данного сценария я бы оценил процентов в 70. Соответственно, вероятность позитивных результатов эволюции (нарастания антипаразитического фактора в элите и обществе) представляется ничтожной, близкой к нулю. Паразитическая биомасса, как любая естественная, очень быстро мутирует и приспосабливается, пролазит в малейшую брешь. Поэтому фрагментарная зачистка ничего не даёт – сегодня гнилую полицию-прокуратуру спустили на паразитов-энергетиков, а завтра, когда её перебросят на каких-нибудь железнодорожников, энергосбыт опять начнёт пилить и откатывать с утроенной силой. А послезавтра, когда от этих праведных трудов полиция-прокуратура сама окончательно разложится и провоняет, на её реанимацию отправят ФСБ, которое, в свою очередь… – и так далее, по кругу. Что, фактически, в России и происходит уже который год. Поэтому, позитивно-эволюционный суверенный сценарий, хотя он и перекликается с текущей риторикой тандема, не здесь рассматривается, будучи абсурдным по сути.

  Второй сценарий – суверенный революционный - если в кремле планируют антипаразитический переворот. Например, потому что баланс уже не сходится. Куршавели, шлюхи, яхты, замки, миллиарды, поднятые из грязи в князи дружбаны – всё это уже приелось, больше не компенсирует грехи и фобии. Привычный мир меняется кризисом на глазах и прежняя система (вид сверху) в него явно не вписывается. Шестилетка же фактически диктаторских полномочий представляется достаточной для устранения/перековки критической массы паразитов и консолидации буржуазно-гражданской массы – в совокупности гарантирующих победу на следующих выборах 2018-го элите нового режима – буржуазной суверенной демократии (уже не - «паразитической» и не - «псевдо»). Вероятность подобного сценария я бы оценил процентов в 30. В него, кстати, тоже вписываются раздаваемые сегодня В.В. Путиным большие обещания и весьма скромные намёки на очищение, поскольку думские и президентские выборы приходится выигрывать старой гвардией, с опорой на паразитов. Другого внутриполитического ресурса у кремля сегодня нет и глупо потерять его до выборов, обнародовав перспективу честной жизни на одну зарплату и репрессий «жуликов и воров».
  Полная ясность должна наступить сразу после выборов, поскольку шесть лет для такого переворота - срок небольшой. Ведь не только свои паразиты будут активно сопротивляться, но и западные друзья наверняка постараются вставить палки в колёса - российский суверенный паразитизм, несмотря на упущенную выгоду, является для «золотого миллиарда» далеко не худшим вариантом. При таком режиме последовательно угнетается национальная экономика, устраняя Россию из категории серьёзных конкурентов (что, в свете нынешнего экономического кризиса и избытка производственных мощностей, дорогого стоит.) Плюс, россияне в их нынешнем состоянии – активные потребители импорта, преимущественно бытовой мишуры, и активные экспортёры сырых, необработанных ресурсов. Паразиты надёжно держат страну на «сырьевой игле». Если же у государственного руля станет национальная буржуазия, экономический баланс западного лагеря заметно ухудшится.

  И последний, третий сценарий - компрадорский революционный – предусматривающий победу а выборах кандидата от прозападной, марионеточной оппозиции, вроде М.Касьянова, с последующей кадровой чисткой и отказом от суверенного курса. (Одно время, в качестве такого претендента, в воспалённом воображении «либерального крыла» фигурировал даже президент Медведев, пока определённо не заявил о поддержке выдвижения В.В.Путина на третий срок). Сегодня кремлёвские эффективно блокируют как выдвижение западных марионеток, так и их политическую деятельность, поэтому реализуемость данного варианта бесконечно мала. Разумеется, для Запада перспектива вернуться к раннему Ельцину, к режиму марионеточно-паразитическому, наиболее предпочтительная, но там тоже понимают утопичность подобных планов и субсидируют «демократизацию России», даже в канун президентских выборов, довольно скромно, без всяких претензий на успех. Шанс на неоколонизацию России появляется только при её дроблении и последовательном переводе осколков под натовский протекторат, что, кстати, объясняет появление второго программного оппозиционного лозунга – «Хватит кормить Кавказ». (ДАЛЬШЕ)

Первая страница 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Дискуссии igоriv@bк.ru